Ян Собеский
Шрифт:
О том, как сам я провел этот самый памятный в жизни моей день, мне не следовало бы вспоминать. Я был как песчинка, уносимая бурей.
С самого утра я, по приказу короля, старался быть около него, со стаканом, фляжкою воды с вином, куском хлеба с ветчиной. Но никто не прикоснулся к этому до ночи; да и у меня, хотя полопались от зноя губы, в мыслях не было напиться. Я старался поспевать за королем, насколько позволяла лошадь и условия местности; а все же случалось остаться далеко позади. Догнать же было нелегко; я все время следил взором за бунчуками и орлиным крылом, но и они по временам скрывались за гусарскими значками. Частенько я терялся и потом совсем не мог найти дорогу. Только внизу, в долине, мне удалось догнать короля,
Когда мы вторглись в ограду лагеря, какой-то негодяй янычар попотчевал меня пулей. Таким образом, оправдалось правило, что я никогда не оставался невредим. Кроме меня, из королевской свиты не пострадал никто; ясно, что пуля не предназначалась никому иному. Шальная, на излете, она разорвала только рукав кафтана и содрала кожу и так застряла в рукаве, что я ее потом мог вытащить и сохранить на память. Рана была пустячная, но, конечно, не обошлось без потери крови.
Я все время следил глазами за королем, с тех пор как он, перебравшись через окопы, мчался к ставке визиря. Он был очень утомлен, тяжело дышал и все время оглядывался на сына. Лицо его было удивительно ясным и величавым. Он все время точно шептал молитвы. Конечно, молиться о победе уже не приходилось, ибо мы хозяйничали в самом вражьем стане. Очевидно, король молился за своих ближних, которых не видел вокруг себя и о которых постоянно спрашивал: о кавалере Малиньи, о гетманах, о близких сердцу людях. Матчинский в течение всей битвы ни на шаг не отходил от короля. Королевич также, надо отдать ему справедливость, был очень стоек под огнем. Все время смотрел на отца и повиновался малейшему с его стороны знаку.
Едва успели мы остановиться у шатров, как со всех сторон стали сбегаться командующие отдельными частями с поздравлениями. Князь Саксонский чуть ли не со слезами бросился в объятия короля. В эту первую минуту все прекрасно понимали, сколь многим они обязаны Собескому и нам. Но все это очень скоро изменилось.
Здесь же у палаток невольник визиря подвел к королю лошадь Кара-Мустафы и поднес его золотое стремя. Это стремя король отправил королеве с первым же гонцом и вестью о победе.
Князь Лотарингский подошел к самым стенам города, чтобы очистить все подступы к нему и окопы от засевших янычаров. Некоторые отряды были посланы в погоню, но турки уходили так поспешно, что догнать их было трудно.
Всех точно вымели метлой из огромнейшего стана: их как не бывало. Лагерь был завален снятыми и неубранными палатками, трупами лошадей и верблюдов и многим множеством всякой добычи, доставшейся в наши руки. Было запрещено грабить, но как усмотришь за войсками ночью!
Достаточно вспомнить хотя бы о шатрах визиря, доставшихся королю; они образовали среди лагеря как бы отдельный городок, сооруженный для беспечального существования с такой уверенностью в полной безопасности, как будто ниоткуда ничего не угрожало. Сады, фонтаны, бани, беседки, киоски, дорожки, устланные сукном; палатки из драгоценнейших тканей с золотою бахромой; внутри неимоверное количество изящнейшей утвари: сундуки, ларцы, седла, ковры, одежды в невероятном изобилии. Глазам не верилось при виде той пышности, с которою визирь шел на завоевание империи, будучи так уверен в будущей победе, как будто бы уже преодолел все препятствия. И вот в течение часа, никак не больше, все рухнуло и разлетелось в прах!
Король мог бы в тот же день уехать на отдых в город, но не захотел, а провел ночь на поле битвы, под деревом; а так как нечего было есть и мы весь день, сами того не замечая голодали, то Старенберг прислал немного продовольствия. Дальше я расскажу все, что потом случилось; теперь же должен описать внезапную перемену в настроениях, происшедшую на другой же день после победы, очень для нас чувствительную.
После первого припадка радости те, которые вначале едва не лобызали ноги короля, понемногу поостыли и одумались. Тогда и вожди, и воины сообразили, что львиная доля
Итак, главная добыча, весьма и весьма немалая, но значительно преувеличенная пылкой фантазией завистников, досталась королю. Она была взята для короля нашими гусарами и принадлежала ему по праву. Хотя впоследствие король щедрою рукою раздал очень многое, тем не менее продолжали говорить о целых сундуках с золотыми монетами и об огромных сокровищах, которые он будто бы присвоил. И хотя на долю короля действительно пришлось немало, но он должен был со всеми поделиться. Многое вырвали у него почти из рук; поживились даже самые ледащие, обозные нестроевые негодяи, а во все последующие дни солдаты за бесценок продавали драгоценнейшую утварь и сокровища. Из ближайших соратников короля никто не ушел с пустыми руками.
Правда, что и во всех других палатках было что пограбить и чем делиться, столько накопилось в турецком лагере богатств. Сколько было одной только добычи, навезенной из других завоеванных краев! Одних сабель, седел, конских сбруй, начельников, усыпанных драгоценными каменьями, набралось столько, что после раздачи всем соратникам у короля все-таки осталось по несколько десятков каждой вещи. О золоте в монетах, которого также было вдосталь, не могу ничего сказать наверняка, так как эта часть была поручена Матчинскому.
Прочим вспомогательным войскам достались наиболее удаленные части лагеря. Там также было чем поживиться, но гораздо меньше, нежели вокруг ставки визиря. Отсюда чувство неудовлетворенности; так что на короля смотрели как на расхитителя, обвиняя его в алчности. Всех поляков стали обзывать грабителями, хотя мы взяли только то, что отвоевали собственною кровью. Такова-то была тленная и мизерная награда за все принесенные нами жертвы, ибо и нам, и королю отплатили впоследствии черной неблагодарностью.
Впрочем, король заранее предвидел такой оборот дела и ежечасно повторял еще в походе, до самой встречи с Лотарингским, что ничего не ждет от кесаря, кроме неблагодарности. Кесарь же, спасенный нашею победой, не ударив сам палец о палец, должен бы чувствовать себя неловко. Вместо того он еще более напыжился. Очевидно, считал себя каким-то идолищем, которому все должны служить, все охранять, без всякой с его стороны взаимности.
На своем убогом тюфячке заночевав под деревом, король, вероятно, размышлял о том, что ожидает его на следующий день в спасенной Вене… и далее, за Веною…
Я видел его спокойным, с молитвой на устах, но очень утомленным. Нелегко пережить такой день человеку немолодому, отяжелевшему и телом, и духом. От ранней обедни отца Марка и до шести часов пополудни дух короля был в напряжении: приходилось много раз бороться за победу, сеять ужас, опрокидывать врагов… Потом, после первого переполоха, паника смела их, так что не осталось и следа.
Хотя король велел приставить стражу к палаткам визиря, чтобы предупредить грабеж, наутро и в следующие дни оказалось, что множество величайших драгоценностей было расхищено обозною прислугой, растеряно, частью бесцельно уничтожено. А что простой народ не имел понятия о ценности награбленного, видно из того, что в последующие дни начальствующие платили талеры за тысячные вещи. Не мешает отметить, что, когда турки убедились в своем поражении, они сами уничтожали многое, чтобы оно не досталось в руки победителей. В лагере нашли множество зарезанных невольниц, которых они не могли захватить с собой.