Януш Корчак: Жизнь до легенды
Шрифт:
«Справедливо было, что мама неохотно доверяла детей заботам отца, и справедливо [было то, что] мы – сестра и я – с трепетом восторга, с порывом радости встречали и вспоминали [потом] даже самые напряженные, изматывающие, неудачные и печальные последствия „удовольствий“, которые с поразительной интуицией находил не слишком уравновешенный педагог – папуля.
Он больно таскал нас за уши, несмотря на суровые предостережения мамы и бабушки:
– Вот оглохнет ребенок – сам будешь виноват!» [15]
15
Корчак
Но зато в памяти остались прекрасные мгновения катаний с папой на лодке. В лодке отец почему-то никогда не нервничал, и с ним можно было обсуждать что угодно. Он был словоохотлив и даже как будто интересовался тем, что думает и говорит сын.
В доме поговорить не удавалось еще и потому, что он всегда был полон отцовскими клиентами.
Иногда папа зовет сына, ставит на табурет и заставляет читать наизусть стихи. Как правило, Мицкевича. И непременно – на польском языке.
Samotnosci! do ciebie biege jak do wodyZ codziennych zycia upalow…О чем читал маленький мальчик? Об одиночестве, о любви, о свободе… Стоял на табуретке и декламировал. Как и большинство детей, терпеть этого не мог. Но старался. Чтобы папа не ругался. И мама не расстраивалась.
Одиночество! Зноем житейским томим,К твоим водам холодным бегу яИ с каким наслажденьем, с восторгом какимПогружаюсь в прозрачные, чистые струи! [16] , [17]Папе было приятно, что его ребенок читает наизусть классика польской литературы.
16
А. Мицкевич «Одиночеству». Перевод Бориса Турганова.
17
Мицкевич А. Poezje: Поэзия. Варшава: Чытельник, 1983. С. 134–135.
Вообще, мне кажется, что, когда детей заставляют читать стихи с табуретки, это делается не столько для возвышения самого ребенка, сколько для радости родителей, для того чтобы они могли похвастаться – какой у них замечательный растет сын.
Папа – известный юрист гордится перед коллегами своим отпрыском. Мама не имеет голоса, чтобы своего сына защищать. Да, может быть, не видит ничего предосудительного: Генрик читает великого польского поэта. Поди плохо!
Знакомая ситуация. Даже банальная.
Табуретка. Гости. Декламация стихов. Поклон. И – бежать к себе в комнату. Ото всех. К манящему, а не тоскливому одиночеству.
«Я был ребенком, „который часами может играть один“, ребенком, о котором никто не знает, дома ли он. Кубики (кирпичики) я получил, когда мне было шесть лет; играть с ними я перестал в четырнадцать» [18] .
В кубики (которые он сам почему-то называл «кирпичики») наш герой играл странно. Конечно, что-то такое из них мастерил, однако смыслом игры являлось вовсе не строительство.
18
Корчак
Для него кубики были… живыми. Он задавал им вопросы и даже, кажется, выслушивал ответы. Играя в свои кирпичики, он общался с ними. Строил фантазийные здания, по сути, – из живых существ.
Не правда ли, это чем-то напоминает работу педагога: живые существа, из которых ты должен построить некую жизнь, которая тебе кажется важной и интересной?
Не этим ли потом будет заниматься в своем Доме сирот директор пан Корчак?
Играть в кубики до четырнадцати лет – конечно, странная история. Папа был больше занят собой и своим делом, и на эту странность своего сына особого внимания не обращал. А мама сердилась.
Мама вообще часто сердилась. Например, за то, что ее сыну, кажется, вообще все равно с кем общаться: с детьми бедняков или с детьми других юристов. Не умеет ее сын правильно находить себе достойную компанию.
Мама – человек добрый, не грубый. Нередко даже бывает нежной. Жизнь своему сыну не портит. Даже старается быть ближе к сыну, но особого понимания между ними не возникает.
Тут ведь какое дело: мама может быть просто мамой, а может быть другом. Дружить с Цецилией у Корчака, кажется, не получалось.
В каждом рабочем кабинете Корчака на столе непременно стояла мамина фотография. Корчак много раз обещал – и себе, и публике – что еще непременно о ней напишет. Непременно и подробно. Обязательно. Очень хочется. Важно. Напишет. Вот-вот. Сядет за стол и…
Не написал.
И вдруг – на самом деле, вдруг – в книге «Когда я снова стану маленьким» прорываются такие вот, совершенно исповедальные слова: «Детям кажется, что взрослому мама не нужна, что только ребенок может быть сиротой. Чем старше люди, тем реже бывают у них родители. Но и у взрослого много таких минут, когда ему тоскливо без матери, без отца, когда ему кажется, что только родители могли бы его выслушать, посоветовать, помочь, а если надо, то и простить, и пожалеть. Значит, и взрослый может чувствовать себя сиротой» [19] .
19
Корчак Я. Когда я снова стану маленьким. М.: Махаон; Азбука-Аттикус, 2021. С. 49.
Такая вот, ничем не прикрытая тоска по родителям. По тем ли, которые были и ушли… А, может быть, по таким, которых в реальности и не существовало вовсе, но о которых всегда мечталось?
Вдруг прорвалась в повести подлинная и вечная детская тоска. Каплей. Фрагментом. Выдохом. Однажды – раз! – и всё. Однажды… Больше к этому не возвращался.
Мама как одна из героинь повести «Когда я снова стану маленьким» – выглядит вполне себе неприглядной представительницей взрослого, несправедливого, скучного мира, который так не любил и герой повести, и сам Корчак.
Мама не понимала его увлечение кубиками, ругала за то, что не умел выбирать товарищей… Кажется, никогда она не была не только его главным советчиком, но и собеседником.
Во взаимоотношениях сына и матери что только ни возникало: и нежность, и непонимание, и любовь, и усталость, и даже всепоглощающее чувство вины, которое на всю жизнь накрыло Корчака после смерти Цецилии.
Однако близкими друзьями, заинтересованными собеседниками они не были друг для друга никогда.
Мама – это мама. А собеседники – совсем иные люди. Так получается.