Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж
Шрифт:
В этой связи следует вспомнить слова Р. Генона: «Социальный уровень ни в коем случае не может стать той областью, с которой должно начаться исправление актуального положения дел в современном мире. Если бы все же это исправление началось именно с социальной сферы, с исправления следствий, а не причин <выделено мной – В.М>, оно не имело бы никакого серьезного основания и, в конце концов, оказалось бы очередной иллюзией. Чисто социальные трансформации никогда не могут привести к установлению истинной стабильности» [13] . Лидеры Мэйдзи исин понимали это и позаботились о сакрализации своих преобразований, потому что «истинная власть приходит всегда сверху, и именно поэтому она может быть легализована только с санкции того, что стоит выше социальной сферы, то есть только с санкции власти духовной» [14] . В Японии такой властью – хотя бы формально – выступал император. Ю. Эвола считал следование принципу «единства ритуала и управления» залогом верховной Гармонии: «Это понимали люди древности, когда чтили во главе иерархии существ, королевская природа которых была сплавлена с сакральной <выделено автором – В.М.> и временная власть которых была пронизана духовным авторитетом «более нечеловеческой» природы»; «традиционный сакральный король сам был существом божественной природы и относился к «богам» как к себе подобным; он был «небесного» рода, как и они,
13
Генон R Кризис современного мира. С. 70.
14
Там же. С. 74.
15
Эвола Ю. Языческий империализм. <М.>, 1992. С. 7, 106.
Однако попытки правящей элиты Японии сделать Хирата синто – радикально-консервативную форму национальной идеи – единственной и полноценной государственной религией и одновременно идеологией страны окончилась неудачей. Тогда власти избрали другой путь.
Новая Япония в поисках национальной идеи
Одной из самых неотложных и потому важнейших задач, которые встали перед новыми властителями Японии буквально на следующий день после Мэйдзи исин, была интернационализация, точнее вестернизация, страны как залог ее выживания во взаимодействии (можно прямо сказать – в борьбе за выживание) с «цивилизованным миром». В отношениях с ним были возможны две крайности. Первая – отказ от всего иностранного: у традиционалистской антитокугавской оппозиции был лозунг «изгнание варваров» (дзёи). Вторая – полное, некритическое копирование иностранного опыта, особенно с учетом жесткого давления извне. От первого хватило ума отказаться, второго хватило сил избежать. Приходя к власти и превратившись в правящую элиту, вчерашняя контр-элита отказалась от лозунга дзёи, для начала переадресовав его… Китаю как мотивацию отказа от «китайщины» в духе идей «школы национальных наук».
«Золотая середина» была обретена в формуле вакон – ёсай («японский дух – европейская наука»). Незадолго до Мэйдзи исин философ Сакума Сёдзан предлагал и другой вариант тоё дотоку – сэйё гидзюцу («восточная мораль – западная технология»). «Европейская наука» включала не только использование пара и электричества, но и европейские идеи (свобода, гражданские права, разделение властей), институты (парламент, политические партии) и обычаи, вплоть до фраков и курения табака. Однако благодаря традиционалистской ориентации элиты вся эта «европейская наука» одухотворялась «японским духом» и принималась не сама по себе, а лишь по мере необходимости или пригодности для новой Японии. Технологическое отставание Японии от Европы или США было значительным и бесспорным, и новая элита стремилась наверстать его как можно скорее и с минимальными потерями и издержками. Япония оказалась способным, но вполне самостоятельным учеником, несмотря на известную тягу к копированию внешних форм.
Пораженные темпами и успехами материального прогресса Японии в последней четверти XIX в., европейские и американские наблюдатели поначалу видели их причину в восприятии и использовании наиболее «прогрессивных» идей Запада. Действительно, японская политическая, философская и правовая мысль тех лет отмечена сильным влиянием европейских и американских теорий позитивистской и утилитаристской, антитрадиционалистской ориентации: особенно популярны были Г. Спенсер, С. Смайльс, Дж. Локк, Дж. Ст. Милль, А. Смит. Большую роль в этом процессе сыграли приглашенные в Японию иностранные ученые и педагоги, на которых была возложена задача образования и подготовки нового поколения политической и интеллектуальной элиты.
Идейный диапазон эпохи Мэйдзи отличался исключительной широтой, как будто японцы стремились вкусить от всех интеллектуальных и философских плодов мировой цивилизации сразу. Однако по-настоящему оригинальных идей в эти годы появилось немного и подлинно национального характера они не имели. В стране распространяются учения индивидуализма, пацифизма, либерализма, и даже социал-демократии и анархизма, трудновообразимые в условиях интеллектуального климата прежнего режима. Государственные позиции синто и «национальной науки» оставались прочными, поскольку они стали одним из важных компонентов новой государственной идеологии, но именно по этой же причине их влияние в интеллектуальных кругах (нередко оппозиционных режиму) явно упало. К концу 1880-х годов маятник качнулся в сторону национализма, однако есть несомненная ирония истории в том, что подъем национального самосознания – по крайней мере, в интеллектуальной среде – произошел под иностранным влиянием, под воздействием классической германской философии и консервативного прусского права, сыгравших, как известно, аналогичную роль в истории Пруссии, а затем и Германской империи XVIII–XIX вв. Законотворчество 1880-1890-х годов вновь вызвало к жизни теорию «государственного организма», которая имела много общего с германскими политическими и правовыми учениями.
Ключевую роль в этом процессе сыграл профессор Токийского университета Ходзуми Яцука (1860–1912), один из самых авторитетных и влиятельных юристов и идеологов того времени [16] . Наследник японской традиционалистской мысли и одновременно германской школы права, Ходзуми на протяжении всей своей научнои, педагогическом и административной деятельности по существу решал один вопрос: как перевести сугубо метафизические категории кокутай, сайсэй итти, культа предков и т. д. на язык строгих юридических понятий, совместимых с «духом времени» и применимых не только в Японии, но и в «цивилизованном мире» за ее пределами. Основой кокутай он считал синто, уделяя особое внимание почитанию предков, ощущению постоянной мистической связи с ними, которое обеспечивает национальное и даже расовое единство японцев. Постулируя божественное происхождение императорского дома, Ходзуми фактически выводил его за рамки права: следуя традиционным концепциям «почитания императора», он видел в нем не «Сына Неба», но «Само Небо», т. е. источник права, а не его объект. Он признавал, что суверенная власть существует и должна существовать для блага народа, но не принадлежит ему. В этом Ходзуми расходился не только с современным ему европейским и американским правом, но с более либеральными теориями кокутай, существовашими в Японии.
16
Ходзуми Я. Кокумин кёику. Айкокусин. (Национальное воспитание. Патриотизм). Токио, 1897; анализ его идей: Minear R.. Japanese Tradition and
Western Law: Emperor, State and Law in the Thought of Hozumi Yatsuka.
Cambridge (Mass.), 1970.
Его идеи развивал еще один видный идеолог мэйдзийского истэблишмента Иноуэ Тэцудзиро (1855–1944), первый японец, ставший профессором философии Токийского университета (до него этот пост занимали только иностранцы!). Эволюция его взглядов весьма показательна: будучи в молодости активным пропагандистом «просвещения» на европейский лад и зарекомендовав себя как перспективный ученый и педагог, он был послан на стажировку в Германию для изучения философии и права. Иноуэ, как и Ходзуми, принадлежал к числу тех японских интеллектуалов, в ком влияние германской философии, права и этики вызвало пробуждение обостренного национального сознания. По возвращении из Германии он стал заметной фигурой в научных кругах и одним из главных теоретиков «национальной морали» (кокумин дотокурон) [17] .
17
Иноуэ Т.\ 1) Кокумин дотоку гайрон. (Основы национальной морали). Токио. 1912; 2) Вага кокутай то кокумин дотоку. (Наш кокутай и национальная мораль). Токио. 1926; 3) Нихон сэйсин-но хонсицу. (Основы японского духа). Токио, 1934, 1941.
В 1910-1920-е гг., т. е. в период так называемой «демократии Тайсё», влияние теорий Ходзуми в академических кругах ослабевает, а в качестве весомой альтернативы им выдвигается конституционное учение профессора Токийского университета Минобэ Тацукити (1873–1948), согласно которому носителем верховной власти является государство, а не император [18] . Не уравнивая императора с подданными и не посягая открыто на его божественный статус (что было едва ли возможно сделать в открытую), Минобэ, во-первых, выводил кокутай и связанные с ним понятия религиозно-этического характера за пределы права, а во-вторых, считал императора всего лишь верховным органом власти, а не единоличным носителем ее. Идеи Минобэ не вызывали особых возражений и уж тем более не рассматривались как «опасные мысли», тем более что он был опытным юристом и умело использовал как официальные документы (начиная с конституции 1889 г.), так и труды общепризнанных идеологов и толкователей. Конечно, его резко критиковали традиционалисты во главе с профессором того же университета Уэсуги Синкити (1878–1929), учеником и наследником Ходзуми в качестве теоретика кокутай: Уэсуги отстаивал положение об императоре как единственном суверене и правительстве как органе, выражающем волю суверена [19] . «Демократия Тайсё» сделала свое дело, и в двадцатые годы концепция Минобэ, получившая известность как «теория органа» (по краткой формулировке ее основного положения «император – орган государства»), была включена в одобренные правительством учебные курсы и программы, хотя ее известность в общем-то не вышла за пределы достаточно узкого круга чиновников, преподавателей и студентов. Однако в 1935 г. националистические круги развернули против Минобэ и его теорий масштабную пропагандистскую кампанию, известную как «дискуссия о выяснении сущности кокутай». Правительство попыталось остаться в стороне, но в результате было вынуждено запретить три книги Минобэ и выпустить два заявления, разъясняющих официальную точку зрения на сущность кокутай [20] .
18
Анализ его идей: Miller КО. Minobe Tatsukichi: Interpreter of Constitutionalism in Japan. Berkeley, 1965.
19
Уэсуги С: 1) Кокутай, кэмпо оёби кэнсэй. (Кокутай, конституция и конституционное правление). Токио, 1916; 2) Кокутай сика хацуё. (Возвышение значения кокутай). Токио, 1919; 3) Кокутай рои. (Теория кокутай). Токио, 1925.
20
Миядзава Т. Тэнно кикан сэцу дзикэн. (Дело о теории «император – орган государства»). Токио, 1970.
Из всех последствий «дискуссии» 1935 г. нас интересует только одно – появление в 1937 г. книги «Основные принципы кокутай», новой официальной формулировки национальной идеи (не случайно иностранные критики сравнивали ее с «Майн кампф» и «Кратким курсом»). Общий тираж книги за восемь лет до конца войны исчислялся сотнями тысяч экземпляров.
Этот пространный, насыщенный классической терминологией, цитатами и аллюзиями из древних памятников, а потому не слишком понятный большинству подданных текст был призван войти в официальный идеологический канон. К работе над ним было привлечено большое количество ученых, идеологов и пропагандистов, главным образом, из министерства просвещения. «Основные принципы кокутай» сочетают инструктивно-пропагандистский материал, рассчитанный на массовое распространение, и текст, претендующий на статус канонического, со всей необходимой торжественностью, обилием иносказаний и метафор, с претензией на насыщенность и мудрость. Одновременно было издано большое количество комментариев, которые не только растолковывали отдельные положения для повседневного использования, но и подкрепляли канонический статус текста (традиция благоговейного пространного комментирования священных текстов, пришедшая из Китая, прочно укоренилась в Японии). Как отметила Т.Г. Сила-Новицкая, это «придавало официальной идеологии вид священной доктрины, не столько подлежавшей восприятию разумом, сколько рассчитанной на эмоционально-символическое впитывание, когда определенная неясность текста для непосвященных лишь усиливала эффективность идеологической обработки» [21] .
21
Сила-Новицкая Т.Г. Культ императора в Японии. Мифы. История. Доктрины. Политика. М., 1990. С. 93.
«Основные принципы кокутай» окончательно оформили официальную концепцию национальной идеи. В первую очередь, она утверждала единство императора, народа и населяемой им богоизбранной земли в качестве единого организма или единой семьи, но с узами крепче и священнее любых семейных уз: это более-чем-отеческая любовь императора к подданным и более-чем-сыновняя почтительность и верность подданных монарху. Для императора в равной степени дороги и любимы все его подданные уже в силу самой их принадлежности к японской нации, имеющей сакральное происхождение. Он «с великим божественным милосердием прощает проступки своим подданным», но это, разумеется, не означает их полной безответственности в надежде на прощение – напротив, только подчеркивает их ответственность перед императором: отцом, монархом, первосвященником. Таким образом мера этой ответственности неизмеримо больше той, понятие о которой существует в праве или этике современных европейских, да и многих традиционных обществ. Подданным также должны быть присущи «искренность при почитании императора», чувство единства всей нации в сердечном служении императору, ответственность перед ним и беспрекословная верность ему. К верности императору приравнивается и верность государству, то есть патриотизм и исполнение гражданского долга. Между императором и государством не существовало (или, по крайней мере, не должно было существовать) разницы, но император неизменно стоял выше. Он «одухотворял» государство, а не возглавлял его; оно существовало только благодаря ему, а не наоборот (в этом суть критики Минобэ националистами и главный теоретический итог «выяснения сущности кокутай»). Признание единоличного и абсолютного суверенитета императора стало одним из краеугольных камней окончательно оформившейся концепции «государственного организма», одухотворенного божественным монархом.