Япония, японцы и японоведы
Шрифт:
Моя встреча с профессором Мацумаэ была одной из его последних встреч с советскими людьми. Вскоре я узнал, что его здоровье резко ухудшилось, а затем его не стало. Но уважительное, доброжелательное отношение к нашей стране, по крайней мере некоторое время после его кончины, продолжало ощущаться в деятельности администрации университета Токай и Ассоциации культурных связей с зарубежными странами.
Среди собеседников-японцев, встречи с которыми оставили в моей памяти наиболее яркие и сильные впечатления, я не могу не упомянуть великого японского зодчего Тангэ Кэндзо. Вот что написал я о нем в "Правде" под свежим впечатлением от беседы с ним, состоявшейся в феврале 1989 года.
"Когда говорят о достижениях
Мастерская знаменитого зодчего находится в центре Токио, в десятиэтажном здании на проспекте Аояма. Фасад здания облицован зеркальными панелями, в которых отражаются небо, облака и соседние дома. В мастерской, занимающей два верхних этажа, все выдержано в ослепительно белых, серебристых тонах. Белые ковры и стены, стеллажи и мебель, включая мраморный письменный стол, создают у посетителя впечатление, будто он попал в кучевые облака. Впечатление усиливается и тем, что отсюда, с десятого этажа, сквозь сплошную стеклянную стену открывается панорама японской столицы.
Ожидая появления прославленного архитектора, я мысленно приготовился к тому, что и внешность его будет столь же необыкновенной, эффектной и впечатляющей, как и все вокруг.
Но внешность Тангэ оказалась явно не соответствующей этому причудливому великолепию интерьера. Пожилой человек маленького роста с узким и очень косым разрезом глаз вошел в свой кабинет неуверенно, словно не он, а я был его хозяином. Явно не сочетались с блеском белого мрамора и старомодный серый костюм вошедшего, и простоватый синий галстук, и малозаметные очки в тонкой оправе, а самое главное - сама манера его поведения. Ни в жестах, ни в словах, ни в выражении лица не было ничего присущего преуспевающей знаменитости. Во всем сквозили простота и скромность.
– Теория и философия архитектуры, как и ее технологическая база,начал разговор Тангэ,- постоянно меняются под влиянием изменений, происходящих в обществе. Так, в первые послевоенные десятилетия, когда Япония стремилась стать высокоразвитой индустриальной страной и форсировала развитие производства материальных благ, главный упор в архитектуре делался на увеличение масштабов и объема строительства, а также на прочность сооружений. Позднее, когда приоритет был отдан развитию наукоемких отраслей и, в частности, электроники и связанных с ней средств информации, в архитектуре возобладало стремление к воплощению в градостроительных проектах неких духовных и эстетических начал. Гораздо больше внимания стало уделяться комфорту и красоте.
Что касается моих проектов, то на них тоже сказывалось влияние времени. К тем первым, которые были сделаны сорок лет назад и в 50-е годы, нельзя, естественно, подходить с мерками сегодняшнего дня. Но есть среди них такие, которые дороги мне и по сей день. К ним отнес бы я прежде всего проект Атомного музея и всего мемориального комплекса в Парке мира в Хиросиме. К этому городу я всегда питал особую привязанность - ведь в довоенные годы я учился в одной из хиросимских школ. После войны разработки генерального плана восстановления города захватили меня. Велись, правда, тогда разговоры об опасности остаточных
– Скажите, Тангэ-сан,- задал я вопрос,- а что чувствуете вы как зодчий, глядя на здания, построенные по вашим проектам? Радуют ли они ваш глаз, вызывают ли авторскую гордость?
Взглянув на меня краешком глаза, Тангэ с некоторой неуверенностью ответил:
– Трудно сказать. Конечно, мне доставляет удовольствие следить за тем, как здание постепенно растет и обретает формы. Но при этом всегда гложут душу и опасения: а будет ли оно выглядеть так, как я представлял себе его в воображении? Сегодня, пожалуй, среди зданий, построенных с моим участием, нет таких, которые вызывали бы у меня стопроцентное удовлетворение. Когда идет разработка проекта, хочется, естественно, все довести до максимально высокого уровня. Но этого почему-то никогда не удается достичь. Обычно, как только строительство подходит к концу, я начинаю остро ощущать недостатки проекта. И эти недостатки и упущения обнаруживаются всякий раз, как бы я ни старался их избежать. Да и у тех, кто судит о моих проектах со стороны, отношение к ним наверняка меняется по истечении времени: то, что удовлетворяло людей вчера, сегодня вызывает критические отзывы, ибо в наши дни требуются уже иные, более совершенные решения.
– Ну а дом, в котором вы сами живете, построен целиком с учетом ваших запросов?
– Прежде я жил в собственном доме, построенном по моему проекту. Но он находился далеко от мастерской, и ежедневные поездки туда и обратно стали занимать слишком много времени. Пришлось от этого дома отказаться, и его снесли. А теперь я живу в большом многоквартирном доме, построенном по проекту другого архитектора. Зато находится моя квартира близко от мастерской.
– Извините, а в каком стиле оборудована ваша квартира: в японском или европейском?
И снова японский зодчий удивил меня:
– Я сторонник европейского образа жизни, а потому сплю не на татами, как большинство моих соотечественников, а на кровати. Даже в прежнем доме, спланированном мною в свое время по японскому образцу, я спал на кровати, а кровать, диван и другая европейская мебель стояли в этом доме прямо на татами.
Тангэ улыбнулся, и я смотрел на него с недоумением: ведь с точки зрения "нормального" японца сочетание европейской мебели с татами - это полнейшая несуразица и безвкусица, противоречащая национальным обычаям. Мелькнула даже мысль: а не показное это чудачество знаменитости, рассчитанное на то, чтобы вызвать побольше толков о себе? Но нет, упомянул он об этой чуждой национальным традициям детали своего личного быта, видимо, лишь из присущего ему желания быть во всем предельно правдивым.
Потом я понял, в чем тут дело: кумир современной Японии, в ранних творениях которого заметно ощущался национальный колорит, во вкусах своих, будь то личный быт или его идеи, издавна ориентировался все-таки не на японскую экзотику, а на общепризнанные достижения мировой цивилизации. Творчество Корбюзье было и по сей день осталось исходной основой его взглядов, эстетики и поисков. Даже в своих ранних трудах, уделяя много внимания детальному изучению традиционных национальных черт японской архитектуры, Тангэ отнюдь не идеализировал японскую экзотику. Зачастую он подвергал ее критическому разбору с позиций поборника современных взглядов на цивилизацию. Не случайно, например, в его беседе со мной заметно проявилось негативное отношение к традиционному пристрастию японских архитекторов к такому строительному материалу как дерево. Именно к этому материалу высказал Тангэ открыто свою нелюбовь.