Японская цивилизация
Шрифт:
В случае если места оставались вакантными, они могли быть заняты детьми простого происхождения. Куни-хакасэи и-хакасэобучали с определенными оговорками китайской философии и медицине; преподавали там также историю ( кидэн-до), право ( миохё-до), математику ( сан-до) и каллиграфию ( со-до). В каждой провинции школа, установленная по названной модели ( кокугаку),давала подобное образование.
На дайгаку возлагалась ответственная задача обучать детей из высокопоставленных семейств, находившихся выше пятого ранга, которые сами фактически считались высокопоставленными особами; трудная задача стояла и перед фубито-бэ,преподавателями — потомками корейских ученых Атики и Вани, которые, согласно «Нихон сёки», обосновались в Японии в начале V века. Эти первые наставники в обучении китайской письменности в Японии официально назначались для того, чтобы составлять литературные сочинения.
Неизвестно, были ли написаны эти сочинения. Между тем открытия современной археологии позволяют утверждать, что письменность была известна в Японии уже в V веке. Первые предметы, па которые были нанесены китайские
Известно, что в молодом государстве Японии были два семейства, которые преданно отдавались каллиграфии. Это семейные объединения, члены которых занимались одинаковой неадминистративной деятельностью, носили одинаковую фамилию и образовали бэ,то есть клан, занимающийся определенной деятельностью, требующей специальных навыков. В эпоху Нара фубито-бэ Кавати,потомки Вани, уже отличались от специалистов японского происхождения фубито-бэ Ямато.Образованные люди в это время пользовались большим уважением. Врачевание было уделом лиц из кусури-бэ,то есть тех, кто принадлежал к клану врачей; лица, изучающие астрологию, набирались из семей потомственных гадателей ( ура-бэ).
Сохранившиеся понятия китайского происхождения, которые использовались для того, чтобы определять эти первые шаги в системе образования, не должны, однако, создавать иллюзий. В молодом и жаждущем всего государстве, которое представлял двор Ямато, речь не шла о чистой науке, об «исследовании», если уж использовать современный термин. Эти преобразования предназначались прежде всего для формирования управленческих кадров, для обучения будущих чиновников, практические навыки которых для правильного функционирования государственных механизмов, без сомнения, были важнее, чем знания. Существование в «университете» специального отделения для изучения и составления календарей раскрывает эту специфику: действительно, в Китае всякое хорошее правительство начинало свою деятельность с проверки лунных циклов и подготовки хорошего календаря, чтобы решения главы государства и его народ интегрировались в универсальный космический ритм. Астрология, наконец, также становилась предметом, требующим специального образования, так как Япония унаследовала китайскую традицию гадания (это тоже!), для того чтобы лучше воздействовать на будущее или приспосабливаться к нему. Однако культура и управление не противопоставлялись: как и в Китае, хороший чиновник должен был быть теоретиком и практиком, энциклопедистом и гуманистом.
Не следует придавать слишком большого значения китайским и, главным образом, корейским учителям в начале становления японской культуры; уважение к наставнику, все еще живое на архипелаге, не кажется удивительным, если поразмыслить над тем, что в течение многих веков Япония сама охотно становилась ученицей своего могучего соседа Китая и его представителя Кореи. Конечно, усвоение иностранных ценностей, сколь полным бы оно ни было, проходило не всегда гладко. В зависимости от политических отношений с тем или иным корейским государством китайские идеи и искусства доходили до Японии в разной трансформации. Была ли война, менялись ли союзники, — менялось и содержание этих идей и культуры, контакты тормозились или вообще приостанавливались. Каждый момент китайской истории экспортировал в Японию свой новый образ. Наконец, Япония, все-таки оставаясь ученицей, осуществляла свой отбор культурных ценностей, иногда принимая их сразу, иногда спустя время; этому отбору, как правило, предшествовал более или менее длительный процесс исследования и новых мыслей, и новых технологий.
Первым инициатором политики систематических культурных заимствований и обучения, благодаря чему и приобрел известность, был знаменитый принц Сётоку, ставший героем детских сказок и легендарным персонажем, чем-то напоминающим образ Карла Великого на Западе. Ученик корейского бонзы и незаурядный мыслитель, он комментировал сутры. В 607 году он направил в Китай первую японскую дипломатическую и культурную миссию, которая заложила основу эволюции культуры и образования японцев.
Часть третья
Материальная культура
Глава 8
ПРОСТРАНСТВО
Токио строится и перестраивается, он расширяется и в то же время становится тесным — все подчиняется изменчивому миру коммерции и удовольствия. В то же время в развивающемся городе можно видеть странные изменения. Здания строятся и сразу сносятся, поскольку почти сразу же выходят из моды и не соответствуют требованиям делового мира, а на их месте возводятся другие, еще более высокие. Пробиваются автострады, все сметая на своем пути. В запутанном лабиринте руин, перестроенных и вновь возведенных зданий возникает поразительная громада города, который непрерывно подвергается процессу сноса и строительства. Даже Сумиду, реку, увековеченную знаменитым театром Но, отправляют в подземное русло. Даже уровень прибрежных вод постоянно меняется из-за того, что река пересыхает. Не видно ни неба, ни земли из-за нездорового тумана, образованного дымом, и однообразной архитектуры высотных домов. Кто может сказать, находясь на центральном вокзале Токио Синдзуки, оказался ли он на третьем подземном этаже или же на пятнадцатом над землей? Этому искусственному обрамлению жизни безразлично, возноситься ли в воздушное пространство, словно заполненное ватой, углубляться ли в сопротивляющуюся плоть земли. Освещенные огнями улицы, витрины магазинов и рестораны создают особую атмосферу и воссоздают (будто под стеклянным колпаком) особенности жизни предков. Приход ли это адского мира или наступление нового рая? Совсем рядом пригород, контрастирующий с этим замкнутым пространством. Если сам город наводит только на мысли о «футурологии» и «постиндустриальной» эпохе, то пригород представляет собой загадочную смесь: всевозможные маленькие дома, традиционные деревянные павильоны, супермаркеты, чахлые садики, которые, как и в былые времена, обрабатываются с такой же любовью. Пригород вытянулся вдоль дороги Токайдо, пожирая холмы (их уничтожают бульдозеры), и теряется в новой вертикальной громаде следующего города. Не умеющий быстро приспособиться к шумной хмельной реальности (связанной с непрерывным строительством), человек предается сентиментальным ностальгическим чувствам и тоскует о старой буколике. Если рискнуть отправиться в туманный Ёсино или в северные области, защищенные барьером гор, или углубиться на юг в Кюсю, то перед нами предстанет забытый мир рисовых полей, ферм, прижатых к подножиям гор, могучих лесов, где единица времени лет девяносто — именно столько требуется криптомерии, чтобы ее древесина созрела и она готова была упасть под топором дровосека. Морской рокот, слышный в долинах Миядзаки, покрытых травами, пение потоков, бегущих
Интеллектуальная специфика Дальнего Востока, связанного с иероглифами, уважение к природе имели разные судьбы в Китае и в Японии. Почитаемую в теории природу на континенте безжалостно подчинил человек. Иначе все было на архипелаге, где, быть может, скудость территории и буддийское сострадание к любому проявлению жизни, даже к камню, учили экономии и компенсации трат. Традиционное японское пространство, в основе своей связанное с растительным миром, растворяется в природе и открывается ей. Именно этот принцип вдохновляет современную японскую архитектуру, основанную на гибкости и открытости настоящему или же воссозданному внешнему миру. Даже современные строительные материалы используются в за- впскмости от их свойств,выбирают их не сразу, в выборе отражается особый образ мышления. Образ мышления, складывавшийся на протяжении долгих эпох, в разных местах, испытавший многие влияния, выражает поразительное свойство — он гомогенен. Японские постройки как бы растворяются во внешней среде, для которой они одновременно и малозначимая часть, и контраст, придающий новый смысл ансамблю в целом. Здания как бы представляют атмосферу, дают намек на счастье человека, который находится в центре природы, иногда жестокой, но всегда прекрасной и дающей пропитание. Приведенная к своему наиболее простому решению: земля, на которой стоит дом, должна оставаться сухой, — крыша (она и обеспечивает защиту) выступает как символ и напоминает об окружающем пейзаже. И в силу этого, подчиненная законам природы, она выражает идею недолговечности материи. Каждый год листва опадает, трава желтеет, цветы теряют на ветру свои утратившие свежесть лепестки. Так и ценность предмета или памятника архитектуры не связана с продолжительностью физического существования вещей, дух ценится больше, чем реликвия, а в искусстве форма ценится выше, чем материал, из которого изготовлен предмет. Здание нового Национального театра ( Кокурицугэкидзё, 1969) в современном Токио напоминает линии и пропорции Сёсоина, Дворец боевых искусств ( Будокан,1962), директором которого был писатель Юкио Мисима, демонстрирует, что архитекторов вдохновлял Юмэдоно в Хорюдзи. При этом речь не идет о плагиате; это уподобление вовсе не свидетельство того, что талантов и новых идей стало меньше, а вдохновение иссякло. В городском пространстве промышленной эры уподобление демонстрирует, что правила, установленные в далекие времена, когда процветала Нара, никогда не устареют. Хотя в современном строительстве и используются новейшие материалы: железо, бетон, стекло, стальные тросы, — все же сохраняются ломаные линии керамики эпохи Дзёмон (пусть перенесенные в иное время и приспособленные к современным нуждам) в гармонии с горделивым взлетом крыш синтоистских храмов. Именно они вдохновляли знаменитого архитектора Кэндзо Тангэ, как он сам в этом признавался, когда он проектировал спортивный олимпийский комплекс с бассейном в Токио. Быть может, это влияние и не было столь прямым и не водило непосредственно его рукой, когда он проектировал дворец, напоминающий птицу или самолет из цемента и металла, современную версию корабля, выброшенного из Средневековья в океан современной жизни. Даже произведение не столь явно дерзновенное, муниципальный зал для торжеств в Уэно (Токио бунка кайкан),построенный Маэкава, в планировке офисов или зрительного зала сохраняет что-то такое, что является не только заимствованием у Ле Корбюзье, одного из наставников великих современных японских архитекторов. Трогательный пример достижений, порожденных интеллектуальным сотрудничеством Востока и Запада, Ле Корбюзье восстановил в Японии классическое соотношение между содержанием и формой, функциональностью и эстетикой, которые гармонично использовались японскими архитекторами и стали достоянием всего мира. В разрушенном последней войной Токио (ранее он сильно пострадал от землетрясения в 1923 году) уже ничто не напоминает о нелегкой адаптации к западному миру; здесь исчезают свидетельства (иногда карикатурные) первых опытов в архитектуре «по западному образцу», которые, конечно, не давали представлений о достижениях западной архитектуры: отель «Империал», построенный в «стиле прерий» по проекту Фрэнка Ллойда Райта, который в Центральной Америке искал разгадку тайн техники строительства, устойчивого к землетрясениям, недавно исчез (1970). Это последнее напоминание о прошлом выметено жизнью, экономическим развитием, но частично должно восстанавливаться в другом месте, как историческая реликвия, спасенная от нового прилива. Свидетельства времени, когда национальная и западная манера соприкоснулись, но не растворились друг в друге, создавая уродство, сегодня уже лишь трогательные воспоминания об усилиях, которые в конечном счете не были напрасными. Современная архитектура, вызывающая, иногда печально узнаваемая по своим предельно вульгарным, крикливым, неловким формам, все же в лучших образцах воплотила синтез прошлого и настоящего.
Простые гравюры, конечно далекие от великого вдохновения Хокусаи и Хиросигэ, напоминают о живописном Токио последней четверти XIX века: кирпичные и каменные здания, построенные в западном стиле или напоминающем его (как в Европе того же времени встречаются памятники готики или классицизма); эти дома возвышаются посреди построек еще недавней эпохи Эдо. Здесь можно видеть Нихон Баси и здание компании Мицуи. В1872 году группа Мицуи построила в Токио внушительное пятиэтажное здание банка, в котором через год разместился первый национальный японский банк. По улицам спешит пестрая толпа, в которой смешивается униформа, костюмы на западный манер и просторная традиционная одежда.
Современные концепции пространства, заключающиеся в приоритетном использовании вертикальных линий, вызвали подлинное потрясение. До тех пор японское жилище от смиренной крестьянской хижины до просторного, составлявшего гордость диктаторов дворца Нидзё в Киото словно «растекалось» по поверхности земли, такой, как она есть, или же преобразованной усилиями человека. Сооружения органически сочетались с неровным ландшафтом, что создавало дополнительный источник прекрасного. Второй революцией оказалось появление круга в основании. Традиционное единство конструкции создавалось балкой из сосны, кедра, криптомерии или кипариса; как правило, в плане здания использовалось только удобное четырехугольное основание, за исключением нескольких экспериментов с многоугольником в основании, как в замечательном Юмэдоно в Хорюдзи. Появление японца в пейзаже всегда выражалось в создании ломаных линий, которые искусно комбинировались в стремлении к гармоническому сочетанию с множеством изрезанных природных линий, которым соответствует — единственное исключение из правила — кривизна изогнутой крыши по китайскому образцу.