Японский любовник
Шрифт:
— Мои подруги по бриджу рассказывали, что в Сан-Франциско есть замечательный детский психолог, — сообщила мужу Лиллиан, узнав, что происходит с ее племянницей.
— Что это такое? — вопросил отец семейства, на секунду оторвавшись от газеты.
— Название говорит само за себя, Исаак, не прикидывайся дурачком.
— У кого-то из твоих подруг такой неуравновешенный ребенок, что его нужно водить к психологу?
— Совершенно верно, Исаак, но они ни за что на свете в этом не признаются.
— Детство — это изначально несчастный отрезок жизни, Лиллиан. Сказочку о том, что дети заслуживают счастья, придумал Уолт Дисней, чтобы хорошо заработать.
— Какой ты упрямый! Мы не можем допустить, чтобы Альма все время безутешно рыдала. Нужно что-то делать.
— Хорошо, Лиллиан. Мы прибегнем к этой крайней мере, если больше ничего не поможет. А сейчас дай-ка Альме несколько капель твоей микстуры.
— Право не знаю, Исаак, мне кажется, это палка о двух концах.
Вот так они и обсуждали плюсы и минусы психологии и опия, а потом вдруг заметили, что шкаф уже три ночи пребывает в молчании. Супруги чутко прислушивались еще две ночи и убедились, что девочка необъяснимым образом успокоилась и не только спит, как все обычные люди, но еще и начала нормально питаться. Нет, Альма не забыла своих родителей и брата и все так же мечтала поскорее с ними соединиться, однако запас ее слез подходил к концу, а еще она смогла переключиться на зарождающуюся дружбу с двумя людьми, каждому из которых предстояло стать любовью всей ее жизни: с Натаниэлем Беласко и Ичимеи Фукудой. Первому недавно сравнялось тринадцать лет, и был он младшим из детей Беласко, а второй, которому, как и Альме, скоро исполнялось восемь, был младшим сыном садовника.
Девочки Беласко, Марта и Сара, всецело озабоченные модой, вечеринками и поиском женихов, жили в мире, столь отличном от мира Альмы, что, встречаясь с нею где-нибудь в усадьбе или на нечастых общих ужинах в столовой, они сильно удивлялись и не могли припомнить, кто эта малявка и отчего она здесь находится. Зато Натаниэль никак не мог от нее отвязаться, потому что Альма прилипла к пареньку с самой первой встречи, решив, что застенчивый двоюродный брат должен занять место обожаемого ею Самуэля. Этот представитель рода Беласко был к ней ближе всех по возрасту, хотя их и разделяли пять лет, и доступнее всех из-за его мягкого, робкого характера. Девочка вызывала в Натаниэле смешанное чувство восторга и страха. Казалось, Альму вырезали с какого-то дагеротипа — с ее красивым британским акцентом, которому она выучилась у воровки-воспитательницы, и с ее серьезностью могильщика; она была жесткая и угловатая, как доска, пахла нафталином из дорожных саквояжей, на лоб ей падала дерзкая белая челка, хотя, вообще-то, волосы у нее были черные, а кожа оливкового цвета. Поначалу Натаниэль пытался убегать, но ничто не могло остановить неуклюжего дружеского натиска Альмы, и паренек в конце концов уступил, потому что унаследовал доброе сердце своего отца. Он почувствовал молчаливую боль двоюродной сестры, которую она скрывала за гордостью, под разными предлогами уклоняясь от помощи. Альма была еще девчонка, их объединяло только неблизкое кровное родство, в Сан-франциско она жила временно, и затевать с нею дружбу было бы пустым расточительством чувств. Когда миновали три недели и не было никаких признаков, что визит двоюродной сестры подходит к концу, запас предлогов у Натаниэля истощился и он спросил у Лиллиан, не думает ли она удочерить девочку. «Надеюсь, до этого не дойдет», — вздрогнув, ответила мать. Новости из Европы приходили зловещие, и возможное сиротство девочки принимало в ее голове вполне зримые очертания. По тону этого ответа Натаниэль понял, что Альма остается на неопределенное время, и поддался инстинкту любви. Парнишка спал в другом крыле дома, и никто ему не рассказывал про плач в шкафу, но он каким-то образом об этом узнал и по ночам на цыпочках пробирался в спальню к девочке, чтобы составить ей компанию.
Именно Натаниэль познакомил Альму с отцом и сыном Фукуда. Девочка видела этих людей через окно, но не выходила в сад до начала весны. Потом погода улучшилась, и однажды Натаниэль завязал сестре глаза, пообещав сюрприз, и за руку провел через кухню и прачечную в сад. Когда он снял повязку, Альма увидела, что стоит под большой цветущей вишней, точно в облаке розовой ваты. Рядом с деревом, опершись на лопату, стоял мужчина в рабочем комбинезоне и соломенной шляпе, с азиатскими чертами лица и смуглой кожей, невысокий и широкоплечий. На малопонятном дребезжащем английском он сообщил Альме, что этот момент прекрасен, но продлится всего несколько дней, а скоро цветы дождем осыплются на землю, до следующей весны. Этот человек был Такао Фукуда, японский садовник, трудившийся в усадьбе уже много лет, и он был единственный, перед кем Исаак Беласко в знак уважения снимал шляпу.
Натаниэль вернулся домой, оставив сестру в компании Такао, и японец показал ей весь сад. Он провел ее по террасам, ступеньками устроенным на склоне, от вершины холма, где стоял дом, до самого пляжа. Они прошли по узким дорожкам, и на их пути то и дело встречались позеленевшие от сырости копии античных статуй, фонтаны, деревья редких пород и влагостойкие растения; Такао рассказывал, откуда они происходят и какого ухода требуют, а потом они добрались до беседки, увитой розами, откуда открывался прекрасный вид на море: по левую руку вход в бухту, а по правую — мост Золотые Ворота, построенный несколько лет назад[5]. Можно было разглядеть
Паренек приветствовал ее, согнувшись всем туловищем, а головы не поднял и потом.
— Я Ичимеи, четвертый ребенок Такао и Хейдеко Фукуда, польщен знакомством с вами, госпожа.
— Я Альма, племянница Исаака и Лиллиан Беласко, польщена знакомством с вами, господин, — отозвалась она растерянно и радостно.
Эта первоначальная официозность, которую любовь потом окрасит юмором, определила главную тональность их долгих отношений. Альма, более высокая и мощная, выглядела старше. Щуплость Ичимеи была обманчива: он без усилия поднимал с земли тяжелые мешки и возил вверх по склону нагруженную тачку. У мальчика была большая по сравнению с телом голова, кожа цвета меда, широко расставленные черные глаза и жесткие непокорные волосы. У него еще не сменились молочные зубы, а при улыбке глаза превращались в две полоски.
Остаток утра Альма ходила за Ичимеи, а он высаживал растения в ямки, выкопанные отцом, и открывал ей тайную жизнь сада: переплетенных под землей усов, корней, почти невидимых насекомых, крохотных ростков, которые через неделю станут уже высотой с ладонь. Он рассказывал о хризантемах, которые в это время доставал из теплицы, о том, как их пересаживают весной и как они расцветают в начале осени, раскрашивая и радуя сад, когда все летние цветы уже засохли. Он показывал розовые кусты, которые задыхались от бутонов, и объяснял, что почти все бутоны нужно будет удалить, оставив лишь несколько, чтобы розы росли большими и здоровыми. Он научил девочку различать луковичные растения от семенных, те, что любят солнце, от тех, что любят тень, привезенные издалека от местных уроженцев. Такао Фукуда, краем глаза все время наблюдавший за детьми, подошел поближе и сказал, что Ичимеи занимается самой деликатной работой, потому что родился с зелеными пальцами. Мальчик покраснел от такой похвалы.
Начиная с этого дня Альма с нетерпением ждала садовников, которые пунктуально появлялись в усадьбе в конце каждой недели. Такао Фукуда всегда брал с собой Ичимеи, а иногда, если работы было больше, приводил и старших сыновей, Чарльза и Джеймса, или Мегуми, свою единственную дочь, которая была на несколько лет старше Ичимеи, — она интересовалась только наукой, и пачкать руки в земле не доставляло ей никакого удовольствия. Терпеливый, дисциплинированный Ичимеи выполнял свои обязанности, не отвлекаясь на присутствие Альмы, потому что был уверен, что в конце дня отец предоставит ему свободные полчаса, чтобы поиграть с девочкой.
АЛЬМА, НАТАНИЭЛЬ И ИЧИМЕИ
Дом в Си-Клифф был такой большой, а обитатели его так заняты, что детские игры никого не интересовали. Если кто-то и обращал внимание, что Натаниэль проводит долгие часы с маленькой девочкой, это любопытство быстро проходило, уступая место более насущным делам. Альма подавила свой невеликий интерес к куклам и научилась играть в скрэбл с помощью словаря и в шахматы с помощью одной только решимости, поскольку стратегическое мышление никогда не было ее сильным местом. Натаниэль, со своей стороны, понял, что ему скучно собирать марки и жить в скаутских палатках. Они вместе готовили спектакли по пьесам, которые сочинял Натаниэль, и моментально ставили их на чердаке. Отсутствие публики им совершенно не мешало, потому что процесс был куда увлекательнее результата и артисты не гнались за аплодисментами; удовольствие состояло в обсуждении сценария и репетициях. Старая одежда, негодные занавески, ломаная мебель и прочая рухлядь на разных стадиях ветхости — вот что служило материалом для создания костюмов, декораций и спецэффектов; прочее дополнялось воображением. Ичимеи, приходивший в дом Беласко без приглашения, тоже входил в театральную труппу — на вторых ролях, потому что актер из него был никудышный. Мальчик компенсировал нехватку таланта своей феноменальной памятью и способностями рисовальщика: он мог без запинки декламировать длиннющие монологи, навеянные любимыми романами Натаниэля — от «Дракулы» до «Графа Монте-Кристо», а еще ему поручали расписывать занавес. Но их товарищество, с помощью которого Альме удалось справиться с чувством сиротства и потерянности, просуществовало недолго.