Ярлык Великого Хана

Каратеев Михаил Дмитриевич

– Сделай такую милость, княже. Рад буду у тебя поучиться. Я своих людей тоже иной раз сам судил, но только от случая к случаю, и особого дня для того не имел. А ты как судишь,– по своим уложениям али по ромейскому судебнику?

– Ну, по ромейскому судебнику пусть судят те, у кого людей слишком много,– усмехнулся Александр Михайлович.– Ведь у греков, тако же как у латынян и у немцев, за всякую безделицу вешают, секут головы либо четвертуют, а кто отделался отрезанным носом или усеченной рукой, может почитать себя удачником. На нас греки глядят вниз, да только, брат, шалишь:

я уж лучше без их вучености проживу, но подданных своих ни изничтожать, ни увечить не стану! Суд вершу по Правде Русской, сложенной Ярославом Мудрым, да по Уложению князя Владимира Мономаха, а еще того боле – по собственному своему разумению. И за всю свою жизнь, благодарение Господу, ни одного человека смертию не казнил. Батогов и то даю не часто. Ну да пойдем, сейчас сам увидишь.

Глава 30

Бог ста в сборе с Богом, посереди же Бог и рассудит, есть бо судить крепок, праведен и терпелив. Богови единому есть равляти и осуждати». Мерило праведное, сборник XIV в.

Выйдя с князем Пронским на крыльцо, Василий увидел среди него крытый узорчатой парчою аналой, на котором лежали распятие и два пожелтевших свитка пергамента. За аналоем стоял пожилой инок в черной рясе, а внизу, во дворе, толпилось человек тридцать всякого звания людей, пришедших искать княжьего суда.

Александр Михайлович приложился ко кресту, принял благословение монаха и опустился в стоявшее тут же деревянное кресло, с высокой остроконечной спинкой. Василий, во всем последовав его примеру, сел рядом, в другое кресло, поспешно принесенное слугами.

– Ну, начнем с Богом,– негромко промолвил старый князь.– Кто там первый, выходи вперед!

Внизу поднялась легкая толкотня, и четыре человека, вполголоса препираясь между собой, одновременно подошли к нижней ступени крыльца и отвесили земные поклоны.

– Все четверо по одному делу?– спросил князь.

– Нет, батюшка князь,– бойко ответил стоявший впереди других мужчина в одежде купца,– у меня дело от них особое.

– Почто же они вместе с тобою вышли?

– Бают, что первыми пришли, княже. Да ведь я человек торговый, а они простые смерды. Могут и обождать!

– Перед Богом и перед судом все одинаковы,– строго сказал Александр Михайлович. – Осади-ка назад и за гордыню свою после всех прочих подойдешь. Экая, подумаешь, птица – торговый человек! Ну, а вы с каким делом? – обратился он к стоявшим перед ним крестьянам.

– Елашинские мы, твоя княжеская милость,– начал дюжий мужик, лучше других одетый.– То исть я, значит, из Елашинской общины, а энти,– ткнул он рукой в сторону двух стоящих рядом парней,– рязанские новоселы, что прошлым годом ты возле вас испоместил. Так вот, недавне увели они у меня из клети овцу, и я их поймал с поличным. За ту татьбу староста наш присудил им идти ко мне в кабалу на полгода. Только они, тати, с таким приговором никак не согласны: староста ваш, бают, своим мирволит,– пойдем на суд до самого князя. Ну, вот, стало быть, и пришли.

– Так было дело?– спросил князь у парней.

– Точно,

пресветлый князь,– ответил один из них,– бес попутал, овцу у него мы совсем было свели. Да ведь он ее в обрат отнял, еще и наклал нам, сколько душа его восхотела. Вот мне, погляди, два зуба вышиб! И рази ж такое видано: овечкой его мы так и не попользовались, побои от него претерпели, да еще и в кабалу к ему идти на полгода! Смилуйся, отец наш, молви твое справедливое слово!

– Кабала на вас не столь за самую овцу наложена, сколь богопротивное действо ваше, за татьбу и за попрание закона – строго сказал князь.– По-вашему, что же, коли попался тать,– расплатился за краденое, как на торгу, да и пошел себе восвояси?

– Непомерно много полгода за овечку-то, батюшка князь! тому же и побои лютые мы приняли от сего человека.

– Ладно, проверим. Прочитай, отец Митрофан, что в уложениях о татьбе скота сказано.

Монах неторопливо развернул один из свитков, поводил по строчкам коричневым пальцем и вслух прочел:

– «Аще кто крадет скот во хлеве или в клети, то ежели он один, платить ему три гривны и тридцать кун. А татей много, то всем платить по три гривны и тридцать кун». Так прописано в Правде Русской,– добавил отец Митрофан, свертывая пергамент.

– Погляди еще в Мономаховом Уложении,– сказал Князь.

– «Аще кто украдет овцу или теля, пять телят даст в ьца место, а в овцы место четыре овцы отдаст за овчя», – прочитал монах, развернув другой свиток.

– Можете отдать по четыре овцы этому человеку? – спросил воров Александр Михайлович.

– Откеда нам взять, твоя княжеская милость? Были бы у нас свои овечки, нешто полезли бы мы чужую красть?

– Стало быть, это не про вас писано. А ежели можете уплатить каждый по три гривны и тридцать кун, кабалу с вас сниму.

– Помилосердствуй, князь-батюшка! Да ведь за такие деньги десяток овец купить можно! К тому же и побил он нас изрядно!

– Побил он вас за дело. Разве вот зубы тебе напрасно вышиб. Ты что, противился ему, когда он тебя поймал?

– Где там, батюшка князь! Ты погляди, какой он, бугай, здоровый! Смиренно терпел я побои, боясь, что инако он меня до смерти ухайдакает.

– Почто же ты ему в этой разе зубы вышиб? – спросил князь у елашинского мужика.

– Дюже взлютовал я на них, твоя княжеская милость! Зубов его лишать я, вестимо, намерения не имел и хлебыснул его по рылу не боле как в полсвиста. А он из хлибких оказался, вот у его зубы-то и повыпадали. Только после того я его больше не бил, а поучил малость второго татя, да и свел их обоих к старосте.

*Гривна в XIV в. делилась на 50 мелких нонет, называвшихся кунами или резанами.

– Кажись, твое учение они крепко запомнила, – заметил Александр Михайлович, одобрительно оглядывая литые плечи и здоровенные ручищи крестьянина. – Как звать тебя?

– Трофим, Иванов сын Лепехин, батюшка князь.

– Так вот, Трофим, что ты поучил татей, это не плохо и пойдет им на пользу. Одначе, ежели они не сопротивлялись, увечить их было не можно, а выбиение зубов – это есть увечье, и ты за него в ответе. А ну, отец Мнтрофан, поищи там про зубы.