Ярлык Великого Хана
Шрифт:
Что дал бы ей брак с боярином Снежиным, если бы даже отец, паче чаенья, на него согласился?– Вместо затерянного, в лесах Мурома, жизнь в совсем уж безвестном Мосальске который, по описаниям Василия, и на город-то не похож; вместо унылого прозябания в хоромах отца,– из которых есть все-таки надежда вырваться при помощи удачного замужества,– совсем уж безнадежное прозябание в хоромах помещика-мужа! Такой шаг означал бы крушении всех ее жизненных планов, но все же, несмотря на трезвые доводы рассудка, ее с каждым днем сильнее влекло к этому красивому,
Если бы Василий был настойчивее, в их отношениях все бы уже определилось. Но он медлил, ибо сам запутался в создавшейся обстановке и не знал, на что решиться. Действовать так, как он действовал бы при обычных обстоятельствах, мешали полная неопределенность его положения, необходимость скорого отъезда и принятое им чужое имя. Самым правильным было бы попрощаться и уехать, но Василий для этого уже не находил в себе достаточно сил.
Глядя на него, Никита все больше и больше хмурился. Наконец не выдержал и пошел напролом.
– Ты что же, Василий Пантелеевич,– сказал он.– мыслишь в Муроме сидеть, доколе нас татары схватят и отвезут к Узбеку?
– Небось успеем уйти,– буркнул Василий.
– Сегодня успеем, завтра успеем, а там, гляди, досидимся до того, что и не успеем. Будь то в иное время, разве бы я тебе посмел перечить? А сейчас, не обессудь, скажу прямо: не о бабах нам надобно думать, а о спасении твоей жизни. Мне она сестрою твоей и всем народом нашим поручена.
– О каких бабах ты говоришь?– круто повернулся к нему Василий.
– Э, брось, Василий Пантелеич! Ты что думаешь, я слепой либо махонький? Не для бороды же князя Юрия Ярославпча ты к Мурому прирос!
Ничего не ответив, Василий нервно зашагал из угла в угол по горнице. Затем внезапно остановился перед Никитой и сказал:
– Эх. Никита! Сам я не пойму, что со мною творится, присушила она меня,– день и ночь только о ней и думаю.
– Это ладно, когда смерть за плечами не стоит. А нам ныне о другом надобно помышлять.
– Не могу я отсель уехать, доколе с Ольгою у меня не решится.
– Воля твоя, князь, но никак я в толк не возьму: чего ты ждешь от нее? Нешто хочешь жениться и тащить ее с нами за Каменный Пояс?
– Сам я не ведаю, чего жду. Но вот не могу от нее уехать, и все! Говорю тебе, – присушила она меня!
– Эх, Василий Пантелеич! Нешто ты впервой к бабе присыхаешь? Возьми себя в руки. Не первая она и не последняя.
– Это другое, Никита. Тебе ведомо: еще и не зная Ольги я ее своею нареченной считал. А теперь, вдобавок, узнал вовсе покой потерял… – и Василий снова стремительно зашагал по горнице.
– Коли так,– промолвил Никита после довольно долгого раздумия,– чего тут еще мудровать? Открой ей
– Ну нет, шалишь!– с живостью воскликнул Василий, переставая ходить и садясь на лавку.– Пусть меня под простой личиной полюбит! За князя она небось пойдет хоть за пузатого да кривого, еще и с бородавкой на носу. В эдакой любви мне проку и чести мало. Хочу, чтобы она меня полюбила, кто я ни есть. Меня, разумеешь, меня, а не карачевского князя во мне!
– Эко ты закрутил, Василий Пантелеич!
– изумился Никита. – Что за пузатый да кривой князь? На чьем носу бородавка? Ты гляди, как бы и впрямь через нее здоровья не лишился.
Когда Василий передал содержание своего первого разговора с Ольгой, Никита не удержался от смеха.
– Не пожалел ты себя, Василий Пантелеич,– промолвил он, – Однако от всего этого дело твое еще хуже запуталось, а время наше не терпит. Послушай моего совета: оставь все как оно есть, простись с княжной, да и поедем, после когда-либо сведаем, кто Ольге Юрьевне чаще снился: пузатый ли князь Карачевскнй или ладный боярин Снежин.
– Не могу я уехать, не объяснившись с нею!
– Коли так, объясняйся, только не медли. Ты сам помысли, ведь здесь тебя всякий час кто-либо опознать может.
– Ладно, ныне же с тем будет покончено,– сказал Василий,– а завтра либо в путь, либо…
– Вот еще какое-то «либо» у тебя на уме,– промолвил Никита, так и не дождавшись окончания фразы Василия.
– Для Бога, Василий Пантелеич, хоть сам-то ты ведаешь, чего хочешь и что еще делать сбираешься?
– Сегодня я буду знать – люб ей боярин Снежин и согласна ли она идти за него… Коли будет согласна, открою ей, кто я таков, а коли нет,– из сердца ее долой!
Когда в обычный час Василий подходил к полюбившейся им скамейке, там уже сидела Ольга, и он с радостью отметил, что впервые она была одна. Веселые голоса девушек, всегда ее сопровождавших, слышались в густом малиннике, внизу, на склоне к Оке.
Вид у Ольги был грустный и усталый. Когда Василий подошел и поздоровался, на секунду лицо се оживилось и в глазах промелькнула радость. Но сейчас же они приняли прежнее печальное выражение.
– Что ты невесела сегодня, княжна?– спросил Василий, садясь на скамейку рядом с нею.– Али у тебя какая кручина на сердце?
– Так, пустое, Василий Романович… Глядела я сейчас на реку, и почему-то о зиме мне подумалось. Скорбно у нас тут зимой. Подкрадется она из лесов, холодная как смерть, и накроет своим белым саваном все живое… Засыплет наш Муром снегом по самые крыши, непроезжими станут дороги, оледенеет река… Выйдешь иной раз сюда, на обрыв, поглядишь вокруг – и почудится, будто никого больше не осталось на целом свете…
– Почто думать об этом, Ольга Юрьевна? И в зиме тоже своя краса есть. Да и когда она придет-то еще! Мне вот хуже: твою печаль лишь зима несет, а мою – завтрашний день.