Ярлыки
Шрифт:
Эстер Голдштайн приезжала из Бронкса каждую субботу и работала кассиршей, так что Маккензи могла обслуживать покупательниц и изучать их потребности. Покупательницы уже начинали поджидать субботний автофургон с товаром, пытаясь расхватать платья с вешалок еще до того, как их вносили внутрь. Это называли «лондонской модой», или «ультрасовременной модой», и гений Маккензи проявился в том, что она сделала выжимку из нее, интерпретировала, подчеркивая все детали так, как этого страстно желала молодежь. Такие обтягивающие, точно собственная кожа, одежды они видели только в журналах, или на музыкантах британских поп-групп. И вот неожиданно оказалось, что это можно купить, да еще и дешево – совершенно немыслимое
Бутик пользовался успехом гораздо большим, чем Маккензи могла представить в самых смелых мечтах. Она приобрела стереосистему, которая работала непрерывно, громко прокручивая репертуар «Цилла Блэк», «Роллинг Стоунз», «Энималз». Она чувствовала вдохновение. Каждый вечер, когда она пыталась заснуть, ее одолевали новые идеи, и она садилась в постели Элистера и начинала яростно делать наброски в своем альбоме.
На завтрак они стали пить шампанское, смешанное с апельсиновым соком. Элистер называл это «Шипенье доллара». Он много работал на нее, мотался повсюду с поручениями, делал фотографии ее платьев для листовок, которые раздавали прохожим, и – всегда был под кайфом. В тот год бума это не имело значения – все были словно под кайфом. Когда Маккензи нужны были деньги, она брала их из кассы целыми пригоршнями. Маккензи кроила свои мини-юбки из винила, из золотой парчи, из искусственного меха. В магазине стали появляться и делать покупки поп-группы, звезды, дизайнеры таких телевизионных шоу, как «Хуллабаллу».
И вот, наконец, высшее признание – вроде обряда посвящения в рыцари: секретарь Корал Стэнтон сообщила, что Корал явится в такое время, когда в заведении стоит дым коромыслом, то есть в три часа дня в субботу. Элистер намекнул о визите Корал в «УУД», чтобы можно было описать его в главной колонке. В следующую субботу черный «роллс-ройс» изверг из своего чрева трех женщин, на первый взгляд «го-го герлз», [19] в коротких белых виниловых платьях. Однако, лишь подойдя поближе, можно было разглядеть, что одна из «герлз» – сильно накрашенная сорокапятилетняя женщина. Корал знала, как подделаться под молодежь. Она вступила в магазин, широко раскрыла глаза и высказалась:
19
Так называют девушек-танцовщиц ночных клубов (сленг).
– Гениально! – Потом обняла Маккензи и воскликнула:
– Это я открыла тебя! Это магазин моды из будущего! Мы позовем Эйвдона сфотографировать Джули Кристи, Шер и Цилла Блэк здесь, в этом самом магазине! И большой репортаж! Немедленно! Очень громкий! И, может быть, труппу гибких, молодых танцовщиц? Черных! Взрывных! – Она дала знак помощнице. – Разузнайте, в городе ли труппа Элвина Эйли. Маккензи, эти твои стойки для вешалок выдержат вес человека? Я уже вижу, как молодые тела с блестящей черной кожей крутятся в свете юпитеров на них, как акробаты, отражая все цвета радуги! Это будет супер!
Элистер налил всем шампанского, и Корал провозгласила тост за успех. Из-за отвлекающего присутствия Корал в этот день было украдено несколько предметов, но когда «великая женщина» удалилась, они почувствовали, что пропажи вполне компенсированы результатом визита. Корреспондент «УУД» в глубинах магазина взял интервью у Маккензи, называя ее «Королевой ультрасовременной моды янки» и утверждая, что «наконец-то британское вторжение остановлено доморощенным вариантом, повержено бьющей ключом энергией Маккензи Голдштайн».
Когда Маккензи прочитала статью, она швырнула газету через всю комнату.
– Я хочу, чтобы эта отвратительная фамилия появилась в печати в последний раз! С сегодняшнего дня я Маккензи Голд!
И она подала
«Ах, Майя, – писала она в Париж, – так будет гораздо лучше! В следующий раз адресуй почту на имя мисс М. Голд! И приезжай поскорее в гости, я так горжусь своим магазином! И что бы ни случилось в будущем, никто и ничто не будет значить для меня так много, как этот магазин!»
Но тут она ошибалась. «Голд!» исполнилось только четыре месяца, как ее братья заговорили о втором таком магазине. На этот раз она топнула ногой и заявила категорически: «Только на Мэдисон-авеню или нигде!»
Имея в кармане полмиллиона долларов от трех банков, выразивших страстное желание выдать эту сумму, с головой, кружившейся даже от недельной выручки, которую приносил скромный магазин на Мэдисон, они вложили деньги в дело. Непрерывно гремели «Битлз» и поглощалась марихуана. Они с Элистером уже стали употреблять ЛСД, чтобы успокоить натянутые нервы. Она начала приглядывать большую, дорогую квартиру в престижном районе. Но даже, когда ее мечты становились явью, Маккензи продолжала чувствовать себя словно во сне. Похудевшая, шикарная Маккензи Голд не могла отделаться от страха, что в одно утро она проснется былой Маршей Голдштайн, пухлой, непривлекательной и по-прежнему живущей в Бронксе. А тем временем Голдштайны готовились к тому, чтобы стать обладателями одного из стремительно сколоченных состояний шестидесятых годов…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Квартира Майи окнами выходила на улицу, усаженную каштанами, и школу напротив. Это была уютная, солнечная квартира, хотя Майя видела солнце только в тот утренний час, когда вставала. Ее рабочий день был такой же, как у всех девушек в ателье, которые шили с восьми тридцати до пяти часов вечера. Поездка в салон на автобусе, покупка еды, посещение занятий по рисованию живой натуры в маленькой академии в Сен-Жермен-де Пре занимали все ее дни.
Высокая мода оказалась вовсе не тем, что она себе представляла. Она возненавидела скуку повседневной работы, сидя рядом с молодыми французскими швеями, которые без остановки шили и гладили, выполняя свою норму.
Она полагала, что не будет чувствовать себя одинокой, если каждый день сможет видеть Филиппа Ру. Но она не встречалась с ним наедине с того дня, как начала работать. Случалось, он заходил в мастерскую с жакетом или юбкой в руках и обсуждал со старшей – мадам Мартин – помеченные воткнутыми им булавками переделки в одежде, которую он продавал клиентам. Но Майя только мельком видела его за те три недели, что работала в жаркой, душной комнате.
Девушки проявляли живое любопытство, забрасывая Майю вопросами об Америке, пытались выяснить, каково ее положение в доме моды. Филипп просто сказал ей, что она должна научиться шить и понимать ткань. Так она оказалась в ателье, где ее обязанностью было самое элементарное – заглаживать кромки и швы. Это было все равно, что снова начинать в «Макмилланз», только без общества Маккензи и Дэвида.
Наверное, это испытание должно подтвердить серьезность ее намерений, решила Майя. Но дни тянулись так долго, так тоскливо! Ассистентка Ру, которую все называли мадемуазель Жозефина, часто являлась в мастерскую с хозяйским, повелительным видом. Краем глаза Майя изучала ее. Она не была красивой. Высокая, лет около сорока, с коротко подстриженными волосами, выглядевшими так, словно она их подрезала себе сама, в белых брюках и белом рабочем халате, она стремительно входила и выходила, распространяя вокруг себя дух деятельности. Майя возненавидела ее с первого взгляда. Вскоре она поняла, что все девушки разделяют это чувство. Они перешептывались, что мадемуазель Жозефина очень груба с ними и очень ревнива. «Ревнива, но к чему?» – спросила Майя. Очень смущенно они ответили: «К мосье Филиппу…»