Ярмарка теней (сборник)
Шрифт:
— Сашенька, сыночек мой родной, объясни же наконец, что случилось?
— Да, пожалуйста, ясней, — сказала Вероника, — ведь мы же не знаем всех подробностей. Это связано с исследованиями Кузовкина?
— С ними. Именно Кузовкин задал мне эту проблему. Покойный академик был слишком умный. А с умными людьми всегда трудно. Впрочем, сейчас я уже не знаю, был ли покойник, вернее, имела ли место обычная смерть… Голова идет кругом… Раз это ДНК…
— Какая ДНК? Что это?
— Ах, Вероника! Кто теперь не знает, что такое ДНК! Такая длинная-предлинная цепочка, на которую нанизано множество разных химических групп. Она в растениях, в животных, в человеке. В каждой клетке человека в ядре располагаются молекулы
— Его нашли?
— Что можно найти! Металлические предметы, которые почему-то уцелели… Эта ДНК обладает страшной разрушительной силой. — Второв сморщился и сжал кулаками виски.
— Голова болит? Хочешь чаю горячего? — спросила мать.
— Хорошо… О чем это я? Да… Вообще я решил изучить структуру этой пыли на нашем телемикроскопе. Оказалось, что пыль целиком состоит из молекул ДНК. Нуклеиновая кислота съела корпус «В»! Молекулы бетона, известки, дерева и полимеров она превратила в длинные спиралевидные цепочки. Уму непостижимо! Это невероятно! Это невозможно! Но это произошло. Я видел собственными глазами. Я написал объяснительную записку еще до того, как узнал об исчезновении Фролова, а затем сообщил об этом в докладной. Но тайна остается тайной, я об этом все время помню… Да, простите, я опять отвлекся. В общем, после разговора со следователем я сажусь в машину и еду за город, к Филиппу, в злополучный Институт биохимии. Филипп принялся было меня успокаивать. Поезжай домой, отдохни, на тебе лица нет, и прочее. Я ему говорю, что мышление не зависит от цвета лица и выражения глаз. Ну, стали мы с ним ломать голову вместе, но так ничего и не придумали. Да, совсем забыл: перед отъездом мы с Филиппом позвонили вдове Кузовкина. Филипп сказал, что следует посмотреть его домашние записи и документы. Может быть, там найдется указание на интересующие нас обстоятельства. Позвонили. Вдова разговаривала с нами очень нелюбезно и сказала, что к ней полгода назад обращалась с подобной просьбой некая Манич. Она ей отказала, а все служебные материалы передала в президиум, в личный архив академика. И тогда мы с Филиппом решили покопаться в личном архиве.
— Он вел дневник? — резко спросила Вероника и потянулась за новой сигаретой.
— Нет, он был слишком занят, чтобы тратить время на такие пустяки. Официальные бумаги, разные статьи, доклады, сообщения, выступления тоже не принесли желаемого результата. Во-первых, они не имели никакого отношения к интересовавшей нас теме, а во-вторых, в них почти ничего нельзя было понять. Эклектический бред. Тем более, что за последний год старик не написал ни одной статьи. Но зато в архив академика попал его настольный календарь, переданный, очевидно, вдовой. Почему календарь, непонятно, но тем не менее календарь оказался в архиве. На листках календаря Кузовкин подводил итоги дня и намечал дела на завтра. Иногда философствовал, иногда писал стихи или анекдоты. Там было все: формулы, рисунки, таблицы, отдельные цифры, планы. Очевидно, вдова по чисто формальным внешним признакам приняла этот календарь за очень важный
Начиная с некоторого времени записи академика становятся совершенно невразумительными. С точки зрения здравого, нормального человека, это невероятный сумбур, разобраться в котором нет никакой возможности. Например, на календарном листке за семнадцатое января дается подробное описание пропуска на завод бытовых автоматов. Запись такая: «…Вчера в течение тридцати — сорока секунд видел пропуск в руках гражданина, ехавшего со мной от Вори до первого Зеленого кольца. Пропуск в темно-зеленой пластмассовой, истертой на сгибе обложке, на левой стороне, вверху, жирным шрифтом напечатано: «Завод бытовых автоматов»; ниже пропуск номер 1345/31; Фамилия — Потапов; Имя и отчество — Геннадий Николаевич; еще ниже — действительно с 4.1 по 31.12. Графа «продлен с… по…» не заполнена. Слева фотография и круглая чернильная печать на ней, надпись на печати разглядеть не удалось. Совсем внизу напечатано слово «регистратор» и подпись в виде двух заглавных букв: ЛЕ. Под чертой: Тираж 50000. Московская типография N 50 Главполиграфпрома, ул. Маркса-Энгельса, 1/4. Нет, каков я!»
— Это ты о себе? — спросила Вероника.
— Нет, это он о себе. Он был явно доволен собой. Затем несколько страниц календаря исписаны цифрами и подпись — «Анна Каренина», часть 1, глава 1, стр.20-23». Оказывается, Кузовкин решил закодировать в двоечной системе отрывок из романа. И опять приписка: «Каков я молодец!» Потом идет подробнейшее описание билета на вертолет, с указанием цвета, помятости, номера, тиража, типографии, и рядом — детальная схема летающей модели самолета. Все размеры и материалы указаны с умопомрачительной дотошностью. Филипп посмотрел и сказал, что сейчас таких моделей уже не выпускают, их делали много лет назад. И так далее.
Второв помолчал.
— Записи академика Кузовкина оставили у меня впечатление наползающих друг на друга ледяных глыб. Что-то с треском крошится, что-то рвется, ломается, летят осколки льда и водяные брызги. Грохот, шум, ничего не разберешь… Но вот одна фраза, которая подняла занавес над тайной, не до конца, конечно, но все же… Послушай, что он пишет: «Нам очень повезло, что Р…» Это Рита, очевидно.«…испугалась, когда ампула с препаратом и подставка под ней стали рассыпаться. Уже образовалось изрядное количество этого серебристого порошка, как Р. вскрикнула от страха и дернула рубильник в другую сторону, включив установку на полную мощность, и процесс прекратился… Значит, реакция идет в направлении синтеза только до 70000 единиц! Пою тебе, бог случая». И еще что-то не совсем понятное: «Нужна была гибель Седого, чтобы Р. наконец согласилась. Скоро начнем, и пусть меня не осудят — все это, наконец, касается только нас двоих».
Второв умолк и посмотрел на Веронику:
— Что ты обо всем этом скажешь?
— А ты?
— Я только и делаю, что говорю.
Нервными, порывистыми движениями он собрал документы и сложил их в папку.
— «Дело Кузовкина — Манич — Второва, — горько ухмыльнулся он, материалы и наблюдения…»
— Саша, — она подошла к нему сзади и положила руки на его плечи, — как ты думаешь, Рита очень любила своего академика?
— Думаю, что да. — Он осторожно, словно случайно, чтобы не обидеть ее, высвободился. — Она преклонялась перед его талантом и… любила, одним словом.
— Ты знаешь, мне пришла в голову одна мысль… Ты мне разрешишь познакомиться с бумагами Риты?
— Пожалуйста, я же тебе все рассказал. А что ты хочешь сделать?
— Видишь ли… — Она замялась. — Конечно, данных мало, но у меня появилась идея. Что, если попытаться воссоздать образ этой женщины. Чисто художественно, конечно. И настроение у меня сейчас самое подходящее.
— А, вот оно что… — сказал Второв. — Ну, давай, действуй. Но, боюсь, фактов маловато и все так запутано.
— А я без фактов. Мне хочется передать настроение…
— Ну разве что. Настроение — вещь важная. Правда, настроение не доказательство, его в дело не подошьешь, а впрочем, почему бы и нет? Пиши, а я лягу спать, у меня что-то голова разболелась…
Ему казалось, что он уснет, как только коснется подушки. На самом деле он проворочался еще часа два на твердой и тяжелой, словно вылепленной из влажной глины постели. Один раз, выходя курить, он увидел, что она еще работает в его кабинете. Оранжевые клубы табачного дыма плавали вокруг люстры. В кухне тихо позвякивала посуда. Мать, наверное, не ложится из-за Вероники.