Ярмарка тщеславия - английский и русский параллельные тексты

Теккерей Уильям Мейкпис

He is, ten to one, an impostor.	В девяти случаях из десяти это жулик.
Neither Jos nor Emmy knew this important maxim.	Ни Джоз, ни Эмми не знали этого важного правила.
It seemed to them of no consequence whether Becky had a quantity of very fine clothes in invisible trunks; but as her present supply was exceedingly shabby, Emmy supplied her out of her own stores, or took her to the best milliner in the town and there fitted her out.	Им казалось совершенно несущественным, вправду ли у Бекки есть множество прекрасных платьев в ее невидимых сундуках. Но так как ее наличный гардероб был чрезвычайно поношен, Эмми снабжала ее вещами из собственных запасов или возила к лучшей в городе портнихе и там заказывала ей все необходимое.
It was no more torn collars now, I promise you, and faded silks trailing off at the shoulder.	Теперь, будьте покойны, на Бекки не было рваных кружев и выцветших шелков, сползающих с плеча!
Becky changed her habits with her situation in life--the rouge-pot was suspended--another excitement to which she had accustomed herself was also put aside, or at least only indulged in in privacy, as when she was prevailed on by Jos of a summer evening, Emmy and the boy being absent on their walks, to take a little spirit-and-water.	С переменой своего положения она изменила и свои привычки: баночка с румянами была заброшена; другое возбудительное средство, к которому Бекки пристрастилась, также было забыто, или, вернее, она обращалась к нему только в исключительных случаях - например, когда Джоз летним вечером, в отсутствие Эмми и мальчика, ушедших на прогулку, уговаривал ее выпить рюмочку.
But if she did not indulge--the courier did: that rascal Kirsch could not be kept from the bottle, nor could he tell how much he took when he applied to it.	Но если Бекки строго себя ограничивала, то нельзя утверждать того же о Кирше: этого каналью невозможно было удержать от бутылки, и он никогда не мог сказать, сколько выпил.
He was sometimes surprised himself at the way in which Mr. Sedley's Cognac diminished.	Иной раз он сам поражался, почему так быстро убывает французский коньяк мистера Седли.
Well, well, this is a painful subject.	Но оставим эту щекотливую тему!..
Becky did not very likely indulge so much as she used before she entered a decorous family.	По всей вероятности, Бекки злоупотребляла напитками значительно меньше, чем до своего переезда в приличное семейство.
At last the much-bragged-about boxes arrived from Leipzig; three of them not by any means large or splendid; nor did Becky appear to take out any sort of dresses or ornaments from the boxes when they did arrive.	Наконец из Лейпцига прибыли пресловутые сундуки, числом три, но ничуть не огромные и не роскошные. Да и что-то не похоже было, чтобы Бекки доставала из них какие-нибудь наряды или украшения.
But out of one, which contained a mass of her papers (it was that very box which Rawdon Crawley had ransacked in his furious hunt for Becky's concealed money), she took a picture with great glee, which she pinned up in her room, and to which she introduced Jos.	Но из одной шкатулки, содержавшей кучу разных бумаг (это была та самая шкатулка, которую перерыл Родон Кроули в бешеных поисках денег, спрятанных Ребеккой), она с торжеством извлекла какую-то картину, а затем приколола ее булавками к стене в своей комнате и подвела к ней Джоза.
It was the portrait of a gentleman in pencil, his face having the advantage of being painted up in pink.	То был портрет джентльмена, исполненный карандашом, только физиономия его удостоилась окраски в розовый цвет.

He was riding on an elephant away from some cocoa-nut trees and a pagoda: it was an Eastern scene.	Джентльмен ехал на слоне, удаляясь от нескольких кокосовых пальм и пагоды. Это была сцена из восточной жизни.
"God bless my soul, it is my portrait," Jos cried out.	– Разрази меня господь! Да ведь это я! – вскричал Джоз.
It was he indeed, blooming in youth and beauty, in a nankeen jacket of the cut of 1804.	Да, это был он сам в цвете молодости и красоты, в нанковой куртке покроя 1804 года.
It was the old picture that used to hang up in Russell Square.	Это была старая картинка, висевшая когда-то в доме на Рассел-сквер.
"I bought it," said Becky in a voice trembling with emotion;	– Я купила его, - сказала Бекки голосом, дрожащим от волнения.
"I went to see if I could be of any use to my kind friends.	– Я тогда отправилась посмотреть, не могу ли я чем-нибудь помочь моим милым друзьям.
I have never parted with that picture--I never will."	Я никогда не расстаюсь с этим портретом - и никогда не расстанусь!
"Won't you?" Jos cried with a look of unutterable rapture and satisfaction.	– В самом деле? – воскликнул Джоз, преисполненный невыразимого восторга и гордости.
"Did you really now value it for my sake?"	– Значит, вам он действительно так дорог... из-за меня?
"You know I did, well enough," said Becky; "but why speak--why think--why look back!	– Вы и сами это отлично знаете! – сказала Бекки. – Но к чему говорить... к чему вспоминать... оглядываться назад?
It is too late now!"	Слишком поздно!
That evening's conversation was delicious for Jos.	Для Джоза этот вечерний разговор был полон сладости.
Emmy only came in to go to bed very tired and unwell.	Эмми, как только вернулась домой, легла спать, чувствуя себя очень усталой и нездоровой.
Jos and his fair guest had a charming tete-a-tete, and his sister could hear, as she lay awake in her adjoining chamber, Rebecca singing over to Jos the old songs of 1815.	Джоз и его прекрасная гостья остались в очаровательном tete-a-tete, и сестра мистера Седли, лежа без сна в своей комнате, слышала, как Ребекка пела Джозу старые романсы времен 1815 года.
He did not sleep, for a wonder, that night, any more than Amelia.	В эту ночь Джоз, против обыкновения, спал так же плохо, как и Эмилия.
It was June, and, by consequence, high season in London; Jos, who read the incomparable Galignani (the exile's best friend) through every day, used to favour the ladies with extracts from his paper during their breakfast.	Стоял июнь, а следовательно, в Лондоне был самый разгар сезона. Джоз, каждый день читавший от слова до слова несравненного "Галиньяни" (лучшего друга изгнанников), за завтраком угощал дам выдержками из своей газеты.
Every week in this paper there is a full account of military movements, in which Jos, as a man who had seen service, was especially interested.	Еженедельно в ней помещается полный отчет о военных назначениях и перебросках воинских частей - новости, которыми Джоз, как человек, понюхавший пороху, особенно интересовался.

On one occasion he read out--" Arrival of the --th regiment.	И вот однажды он прочел: "Прибытие *** полка.
Gravesend, June 20.--The Ramchunder, East Indiaman, came into the river this morning, having on board 14 officers, and 132 rank and file of this gallant corps.	– Грейвзенд. 20 июня. – "Ремчандер", судно Ост-Индской компании, вошла сегодня утром в устье Темзы, имея на борту 14 офицеров и 132 рядовых этой доблестной части.
They have been absent from England fourteen years, having been embarked the year after Waterloo, in which glorious conflict they took an active part, and having subsequently distinguished themselves in the Burmese war.	Они отсутствовали из Англии 14 лет, будучи отправлены за море в первый год после битвы при Ватерлоо, в каковом славном сражении принимали деятельное участие, а затем отличились в бирманской войне.
The veteran colonel, Sir Michael O'Dowd, K.C.B., with his lady and sister, landed here yesterday, with Captains Posky, Stubble, Macraw, Malony; Lieutenants Smith, Jones, Thompson, F.	Ветеран-полковник сэр Майкл О'Дауд, кавалер ордена Бани, со своей супругой и сестрой, высадились здесь вчера вместе с капитанами Поски, Стаблом, Мекро, Мелони, поручиками Смитом, Джонсом, Томпсоном, Ф.
Thomson; Ensigns Hicks and Grady; the band on the pier playing the national anthem, and the crowd loudly cheering the gallant veterans as they went into Wayte's hotel, where a sumptuous banquet was provided for the defenders of Old England.	Томпсоном, прапорщиками Хиксом и Греди. На пристани оркестр исполнил национальный гимн, и толпа громогласно приветствовала доблестных ветеранов на их пути в гостиницу Уэйта, где в честь защитников Старой Англии был устроен пышный банкет.
During the repast, which we need not say was served up in Wayte's best style, the cheering continued so enthusiastically that Lady O'Dowd and the Colonel came forward to the balcony and drank the healths of their fellow-countrymen in a bumper of Wayte's best claret."	Во время обеда, на сервировку которого Уэйт, само собой разумеется, не пожалел трудов, продолжали раздаваться такие восторженные приветственные клики, что леди О'Дауд и полковник вышли на балкон и выпили за здоровье своих соотечественников по бокалу лучшего уйэтовского кларета".
On a second occasion Jos read a brief announcement--Major Dobbin had joined the --th regiment at Chatham; and subsequently he promulgated accounts of the presentations at the Drawing-room of Colonel Sir Michael O'Dowd, K.C.B., Lady O'Dowd (by Mrs. Malloy Malony of Ballymalony), and Miss Glorvina O'Dowd (by Lady O'Dowd).	В другой раз Джоз прочитал краткое сообщение: майор Доббин прибыл в *** полк, в Чатем; затем он огласил отчет о представлении на высочайшем приеме полковника сэра Майкла О'Дауда, кавалера ордена Бани, леди О'Дауд (представленной миссис Молой Мелони из Белимелони) и мисс Глорвины О'Дауд (представленной леди О'Дауд).
Almost directly after this, Dobbin's name appeared among the Lieutenant-Colonels: for old Marshal Tiptoff had died during the passage of the --th from Madras, and the Sovereign was pleased to advance Colonel Sir Michael O'Dowd to the rank of Major-General on his return to England, with an intimation that he should be Colonel of the distinguished regiment which he had so long commanded.	Очень скоро после этого фамилия Доббина появилась в списке подполковников, потому что старый маршал Тип-тоф скончался во время переезда *** полка из Мадраса, и король соизволил произвести полковника сэра Майкла О'Дауда, по его возвращении в Англию, в чин генерал-майора, с указанием, чтобы он оставался командиром доблестного полка, которым уже так долго командовал.
Amelia had been made aware of some of these movements.	О некоторых из этих событий Эмилия уже была осведомлена.

The correspondence between George and his guardian had not ceased by any means: William had even written once or twice to her since his departure, but in a manner so unconstrainedly cold that the poor woman felt now in her turn that she had lost her power over him and that, as he had said, he was free.	Переписка между Джорджем и его опекуном отнюдь не прекращалась. Уильям даже писал раза два самой Эмилии, но в таком непринужденно холодном тоне, что бедная женщина почувствовала в свой черед, что утратила власть над Доббином и что он, как и говорил ей, стал свободен.
He had left her, and she was wretched.	Он покинул ее, и она была несчастна.
The memory of his almost countless services, and lofty and affectionate regard, now presented itself to her and rebuked her day and night.	Воспоминания о его бесчисленных услугах, о возвышенных и нежных чувствах вставали перед нею и служили ей укором и днем и ночью.
She brooded over those recollections according to her wont, saw the purity and beauty of the affection with which she had trifled, and reproached herself for having flung away such a treasure.	По свойственной ей привычке она целыми часами предавалась этим воспоминаниям; она понимала, какой чистой и прекрасной любовью пренебрегла, и корила себя за то, что отвергла такое сокровище.
It was gone indeed.	Да, его больше не было.
William had spent it all out.	Уильям растратил его.
He loved her no more, he thought, as he had loved her.	Он уже не любит Эмилии, думал он, так, как любил раньше.
He never could again.	И никогда не полюбит!
That sort of regard, which he had proffered to her for so many faithful years, can't be flung down and shattered and mended so as to show no scars.	Такую привязанность, какую он предлагал ей в течение многих лет, нельзя отбросить, разбить вдребезги, а потом снова склеить так, чтобы не видно было трещин.
The little heedless tyrant had so destroyed it.	Беспечная маленькая тиранка именно так и разбила его любовь.
No, William thought again and again, "It was myself I deluded and persisted in cajoling; had she been worthy of the love I gave her, she would have returned it long ago.	"Нет, - снова и снова думал Уильям, - я сам себя обманывал и тешил надеждой: будь она достойна любви, которую я предлагал ей, она ответила бы на нее давно.
It was a fond mistake.	Это была глупая ошибка.
Isn't the whole course of life made up of such?	Но разве вся наша жизнь не состоит из подобных ошибок?
And suppose I had won her, should I not have been disenchanted the day after my victory?	А если бы даже я добился своего, то не разочаровался бы я на другой же день после победы?
Why pine, or be ashamed of my defeat?"	Зачем же мучиться или стыдиться поражения?"
The more he thought of this long passage of his life, the more clearly he saw his deception.	Чем больше Доббин думал об этой долгой поре своей жизни, тем яснее видел, как глубоко он заблуждался.
"I'll go into harness again," he said, "and do my duty in that state of life in which it has pleased Heaven to place me.	"Пойду опять служить, - говорил он себе, - и буду исполнять свой долг на том жизненном поприще, на которое небу угодно было меня поставить.

I will see that the buttons of the recruits are properly bright and that the sergeants make no mistakes in their accounts.	Буду следить за тем, чтобы пуговицы у рекрутов были как следует начищены и чтобы сержанты не делали ошибок в отчетах.
I will dine at mess and listen to the Scotch surgeon telling his stories.	Буду обедать в офицерской столовой и слушать анекдоты нашего доктора-шотландца.
When I am old and broken, I will go on half-pay, and my old sisters shall scold me.	Когда же состарюсь, выйду на половинный оклад, и мои старухи сестры будут пилить меня.
I have geliebt und gelebet, as the girl in 'Wallenstein' says.	Ich habe gelebt und geliebt {Я жила и любила (нем.).}, как говорит та девушка в "Валленштейне".
I am done. Pay the bills and get me a cigar: find out what there is at the play to-night, Francis; to-morrow we cross by the Batavier."	Я человек конченый..." - Уплатите по счету, и дайте мне сигару, да узнайте, что сегодня идет в театре, Фрэнсис; завтра мы отплываем на "Батавце".
He made the above speech, whereof Francis only heard the last two lines, pacing up and down the Boompjes at Rotterdam.	Вышеприведенную речь, из которой Фрэнсис слышал только последние три строчки, Доббин произносил, расхаживая взад и вперед по Боомпьес в Роттердаме.
The Batavier was lying in the basin.	"Батавец" стоял в порту.
He could see the place on the quarter-deck where he and Emmy had sat on the happy voyage out.	Доббин мог рассмотреть то место на палубе, где он сидел с Эмми в начале своего счастливого путешествия.
What had that little Mrs. Crawley to say to him?	Что хотела ему сказать эта маленькая миссис Кроули?
Psha; to-morrow we will put to sea, and return to England, home, and duty!	Э, да что там! Завтра он отплывает в Англию -домой, к своим обязанностям!
After June all the little Court Society of Pumpernickel used to separate, according to the German plan, and make for a hundred watering-places, where they drank at the wells, rode upon donkeys, gambled at the redoutes if they had money and a mind, rushed with hundreds of their kind to gourmandise at the tables d'hote, and idled away the summer.	В начале июля маленький придворный кружок Пумперникеля распадался: члены его, в силу порядка, принятого у немцев, разъезжались по многочисленным городкам, где они пили минеральные воды, катались на осликах, а у кого были деньги и склонность - играли в азартные игры, вместе с сотнями себе подобных насыщались за табльдотами и так коротали лето.
The English diplomatists went off to Teoplitz and Kissingen, their French rivals shut up their chancellerie and whisked away to their darling Boulevard de Gand.	Английские дипломаты ехали в Теплиц и Киссингеп, их французские соперники запирали свою chancellerie {Канцелярию (франц.).} и мчались на милый их сердцу Ганский бульвар.
The Transparent reigning family took too to the waters, or retired to their hunting lodges.	Лучезарная владетельная фамилия также отправлялась на воды или в свои охотничьи поместья.
Everybody went away having any pretensions to politeness, and of course, with them, Doctor von Glauber, the Court Doctor, and his Baroness.	Уезжали все, кто только притязал на принадлежность к высшему свету, а с ними вместе, конечно, и доктор фон Глаубер, придворный врач, и его супруга-баронесса.

The seasons for the baths were the most productive periods of the Doctor's practice--he united business with pleasure, and his chief place of resort was Ostend, which is much frequented by Germans, and where the Doctor treated himself and his spouse to what he called a "dib" in the sea.	Купальный сезон был самым прибыльным в практике доктора: он соединял приятное с полезным и, обычно выбирая местом своего пребывания Остенде, усердно посещаемый немцами, лечил как себя самого, так и свою супругу морскими купаниями.
His interesting patient, Jos, was a regular milch-cow to the Doctor, and he easily persuaded the civilian, both for his own health's sake and that of his charming sister, which was really very much shattered, to pass the summer at that hideous seaport town.	Его интересный пациент Джоз был для доктора настоящей дойной коровой, и он без труда убедил коллектора провести лето в этом отвратительном приморском городке как ради здоровья самого Джоза, так и ради здоровья его очаровательной сестры, которое действительно пошатнулось.
Emmy did not care where she went much.	Эмми было совершенно все равно, куда ехать.
Georgy jumped at the idea of a move.	Джорджи запрыгал от радости при мысли о переезде на новые места.
As for Becky, she came as a matter of course in the fourth place inside of the fine barouche Mr. Jos had bought, the two domestics being on the box in front.	Что касается Бекки, то она, само собой разумеется, заняла четвертое место в прекрасной карете, приобретенной мистером Джозом; двое слуг поместились впереди на козлах.
She might have some misgivings about the friends whom she should meet at Ostend, and who might be likely to tell ugly stories--but bah! she was strong enough to hold her own.	У Бекки были кое-какие опасения насчет вероятной встречи в Остенде с друзьями, которые могли порассказать о ней довольно-таки некрасивые истории. Но нет! Она достаточно сильна, чтобы не дать себя в обиду.
She had cast such an anchor in Jos now as would require a strong storm to shake.	Она обрела теперь такой надежный якорь в лице Джоза, что нужен был бы поистине сильный шторм, чтобы сорвать ее и бросить в волны.
That incident of the picture had finished him.	Эпизод с портретом доконал Джоза.
Becky took down her elephant and put it into the little box which she had had from Amelia ever so many years ago. Emmy also came off with her Lares--her two pictures--and the party, finally, were, lodged in an exceedingly dear and uncomfortable house at Ostend.	Бекки сняла со стены своего слона и уложила его в шкатулку, полученную в подарок от Эмилии много лет тому назад; Эмми тоже пустилась в путь со своими "ларами" - своими двумя портретами, - и в конце концов все наши друзья остановились на жительство в чрезвычайно дорогой и неудобной гостинице в Остенде.
There Amelia began to take baths and get what good she could from them, and though scores of people of Becky's acquaintance passed her and cut her, yet Mrs. Osborne, who walked about with her, and who knew nobody, was not aware of the treatment experienced by the friend whom she had chosen so judiciously as a companion; indeed, Becky never thought fit to tell her what was passing under her innocent eyes.	Здесь Эмилия стала брать морские ванны, пытаясь извлечь из них какую возможно пользу; и хотя десятки людей, знакомых с Бекки, проходили мимо и не кланялись ей, однако миссис Осборн, всюду появлявшаяся с нею вместе и никого не знавшая, не подозревала о таком отношении к приятельнице, которую она столь рассудительно избрала себе в компаньонки; сама же Бекки не считала нужным сообщить ей, что происходит перед ее невинным взором.
Some of Mrs. Rawdon Crawley's acquaintances, however, acknowledged her readily enough,--perhaps more readily than she would have desired.	Впрочем, некоторые знакомые миссис Родон Кроули узнавали ее довольно охотно, - быть может, охотнее, чем она сама того желала бы.

Among those were Major Loder (unattached), and Captain Rook (late of the Rifles), who might be seen any day on the Dike, smoking and staring at the women, and who speedily got an introduction to the hospitable board and select circle of Mr. Joseph Sedley.	Среди них был майор Лодер (никакого полка) и капитан Рук (бывший стрелок); их можно было видеть в любой день на набережной, где они курили и глазели на женщин. Очень скоро они проникли в избранный кружок мистера Джозефа Седли.
In fact they would take no denial; they burst into the house whether Becky was at home or not, walked into Mrs. Osborne's drawing-room, which they perfumed with their coats and mustachios, called Jos "Old buck," and invaded his dinner-table, and laughed and drank for long hours there.	Они не признавали никаких отказов: они врывались в дом - все равно, была там Бекки или нет, проходили в гостиную миссис Осборн, наполняя комнату запахом своих сюртуков и усов, называли Джоза "старым пшютом", совершали набеги на его обеденный стол и хохотали и пили часами.
"What can they mean?" asked Georgy, who did not like these gentlemen.	– Что это может значить? – спрашивал Джорджи, не любивший этих джентльменов.
"I heard the Major say to Mrs. Crawley yesterday,	– Я слышал, как майор говорил вчера миссис Кроули:
'No, no, Becky, you shan't keep the old buck to yourself.	"Нет, нет, Бекки, вам не удастся одной завладеть старым пшютом.
We must have the bones in, or, dammy, I'll split.'	Дайте и нам на него поставить, не то я, черт возьми, вас выдам!"
What could the Major mean, Mamma?"	Что майор хотел сказать, мама?
"Major! don't call him Major!" Emmy said.	– Майор! Не называй его майором! – сказала Эмми.
"I'm sure I can't tell what he meant."	– Право, я не знаю, что он хотел сказать.
His presence and that of his friend inspired the little lady with intolerable terror and aversion.	Присутствие Лодера и его друга внушало бедной Эмилии невыносимый ужас и отвращение.
They paid her tipsy compliments; they leered at her over the dinner-table. And the Captain made her advances that filled her with sickening dismay, nor would she ever see him unless she had George by her side.	Они отпускали ей пьяные комплименты, нагло разглядывали ее за обедом, а капитан делал ей авансы, от которых ее бросало в дрожь; и она боялась встречаться с ним, если рядом не было Джорджа.
Rebecca, to do her justice, never would let either of these men remain alone with Amelia; the Major was disengaged too, and swore he would be the winner of her.	Ребекка - нужно отдать ей справедливость -также не разрешала этим господам оставаться наедине с Эмилией, тем более что майор был в то время свободен и поклялся, что завоюет ее расположение.
A couple of ruffians were fighting for this innocent creature, gambling for her at her own table, and though she was not aware of the rascals' designs upon her, yet she felt a horror and uneasiness in their presence and longed to fly.	Два негодяя дрались между собой за это невинное создание, отбивали ее друг у друга за ее же столом. И хотя Эмилия не знала, какие планы эти мерзавцы строили на ее счет, она испытывала в их присутствии мучительную неловкость и страстно хотела одного - бежать.
She besought, she entreated Jos to go.	Она просила, она молила Джоза вернуться домой.
Not he.	Куда там!
He was slow of movement, tied to his Doctor, and perhaps to some other leading-strings.	Он был тяжел на подъем, его удерживал доктор, а может, и еще кое-какие соображения.

At least Becky was not anxious to go to England.	Бекки, во всяком случае, не стремилась в Англию.
At last she took a great resolution-made the great plunge. She wrote off a letter to a friend whom she had on the other side of the water, a letter about which she did not speak a word to anybody, which she carried herself to the post under her shawl; nor was any remark made about it, only that she looked very much flushed and agitated when Georgy met her, and she kissed him, and hung over him a great deal that night.	Наконец Эмми приняла серьезное решение -бросилась с головой в воду: она написала письмо одному своему другу, жившему за морем; письмо, о котором никому не сказала ни слова, которое сама отнесла под шалью на почту, так что никто ничего не заметил. Лишь при виде Джорджи, который вышел встречать ее, Эмилия покраснела и смутилась, а вечером особенно долго целовала и обнимала мальчика.
She did not come out of her room after her return from her walk.	Вернувшись с прогулки, она весь день не выходила из своей комнаты.
Becky thought it was Major Loder and the Captain who frightened her.	Бокки решила, что ее напугали майор Лодер и капитан.
"She mustn't stop here," Becky reasoned with herself.	"Нельзя ей тут оставаться, - рассуждала Бекки сама с собой.
"She must go away, the silly little fool.	– Она должна уехать, глупышка этакая.
She is still whimpering after that gaby of a husband--dead (and served right!) these fifteen years.	Она все еще хнычет о своем болване-муже, хоть он уже пятнадцать лет как в могиле (и поделом ему!).
She shan't marry either of these men.	Она не выйдет замуж ни за одного из этих господ.
It's too bad of Loder.	Какая дрянь этот Лодер!
No; she shall marry the bamboo cane, I'll settle it this very night."	Нет, она выйдет за бамбуковую трость, я это устрою сегодня же вечером".
So Becky took a cup of tea to Amelia in her private apartment and found that lady in the company of her miniatures, and in a most melancholy and nervous condition.	И вот Бекки понесла Эмилии чашку чаю к ней в комнату, где застала ее в обществе портретов и в самом меланхолическом и нервном состоянии.
She laid down the cup of tea.	Бекки поставила чашку на стол.
"Thank you," said Amelia.	– Спасибо, - сказала Эмилия.
"Listen to me, Amelia," said Becky, marching up and down the room before the other and surveying her with a sort of contemptuous kindness.	– Послушай меня, Эмилия, - начала Бекки, расхаживая по комнате и поглядывая на приятельницу с какой-то презрительной нежностью.
"I want to talk to you.	– Мне нужно с тобой поговорить.
You must go away from here and from the impertinences of these men.	Ты должна уехать отсюда, от дерзости этих людей.
I won't have you harassed by them: and they will insult you if you stay.	Я не желаю, чтобы они тебя изводили; а они будут оскорблять тебя, если ты останешься здесь.
I tell you they are rascals: men fit to send to the hulks.	Говорю тебе: они мерзавцы, которым место только на каторге.
Never mind how I know them.	Не спрашивай, откуда я их знаю.
I know everybody.	Я знаю всех.

Jos can't protect you; he is too weak and wants a protector himself.	Джоз не может тебя защитить: он слишком слаб и сам нуждается в защите.
You are no more fit to live in the world than a baby in arms.	В житейских делах ты беспомощна, как грудной ребенок.
You must marry, or you and your precious boy will go to ruin.	Ты должна выйти замуж, иначе и ты сама, и твой драгоценный сын - оба вы пропадете.
You must have a husband, you fool; and one of the best gentlemen I ever saw has offered you a hundred times, and you have rejected him, you silly, heartless, ungrateful little creature!"	Тебе, дурочка, нужен муж. И один из лучших джентльменов, каких я когда-либо видела, предлагал тебе руку сотни раз, а ты оттолкнула его, глупое ты, бессердечное, неблагодарное создание!
"I tried--I tried my best, indeed I did, Rebecca," said Amelia deprecatingly, "but I couldn't forget--"; and she finished the sentence by looking up at the portrait.	– Я старалась... старалась изо всех сил! Право, я старалась, Ребекка, - сказала Эмилия молящим голосом, - но я не могу забыть... – И она, не договорив, обратила взор к портрету.
"Couldn't forget HIM!" cried out Becky, "that selfish humbug, that low-bred cockney dandy, that padded booby, who had neither wit, nor manners, nor heart, and was no more to be compared to your friend with the bamboo cane than you are to Queen Elizabeth.	– Не можешь забыть его! – воскликнула Бекки. – Этого себялюбца и пустозвона, этого невоспитанного, вульгарного денди, этого никчемного олуха, человека без ума, без воспитания, без сердца, который против нашего друга с бамбуковой тростью - все равно что ты против королевы Елизаветы!
Why, the man was weary of you, and would have jilted you, but that Dobbin forced him to keep his word.	Да ведь он тяготился тобой и, наверное, надул бы тебя, если бы этот Доббин не заставил его сдержать слово!
He owned it to me.	Он признался мне в этом.
He never cared for you.	Он никогда тебя не любил.
He used to sneer about you to me, time after time, and made love to me the week after he married you."	Он вечно подсмеивался над тобою, я сама сколько раз слышала, и через неделю после вашей свадьбы начал объясняться мне в любви.
"It's false!	– Это ложь!
It's false! Rebecca," cried out Amelia, starting up.	Это ложь, Ребекка! – закричала Эмилия, вскакивая с места.
"Look there, you fool," Becky said, still with provoking good humour, and taking a little paper out of her belt, she opened it and flung it into Emmy's lap.	– Смотри же, дурочка! – сказала Бекки все с тем же вызывающим добродушием и, вынув из-за пояса какую-то бумажку, развернула ее и бросила на колени к Эмми.
"You know his handwriting.	– Тебе известен его почерк.
He wrote that to me--wanted me to run away with him--gave it me under your nose, the day before he was shot--and served him right!" Becky repeated.	Он написал это мне... хотел, чтобы я бежала с ним... передал мне записку перед самым твоим носом, за день до того, как его убили, и поделом ему! – повторила Ребекка.
Emmy did not hear her; she was looking at the letter.	Эмми не слушала ее, она смотрела на письмо.
It was that which George had put into the bouquet and given to Becky on the night of the Duchess of Richmond's ball.	Это была та самая записка, которую Джордж сунул в букет и подал Бекки на балу у герцогини Ричмонд.

It was as she said: the foolish young man had asked her to fly.	Все было так, как говорила Бекки: шалый молодой человек умолял ее бежать с ним.
Emmy's head sank down, and for almost the last time in which she shall be called upon to weep in this history, she commenced that work.	Эмми поникла головой и, кажется, в последний раз, что ей полагается плакать на страницах нашей повести, приступила к этому занятию.
Her head fell to her bosom, and her hands went up to her eyes; and there for a while, she gave way to her emotions, as Becky stood on and regarded her.	Голова ее упала на грудь, руки поднялись к глазам, и некоторое время она отдавалась своему волнению, а Бекки стояла и смотрела на нее.
Who shall analyse those tears and say whether they were sweet or bitter?	Кто поймет эти слезы и скажет, сладки они были или горьки?
Was she most grieved because the idol of her life was tumbled down and shivered at her feet, or indignant that her love had been so despised, or glad because the barrier was removed which modesty had placed between her and a new, a real affection?	Скорбела ли она о том, что кумир ее жизни рухнул и разлетелся вдребезги у ее ног, или негодовала, что любовь ее подверглась такому поруганию, или радовалась, что исчезла преграда, которую скромность воздвигла между нею и новым, настоящим чувством?
"There is nothing to forbid me now," she thought.	"Теперь ничто мне не мешает, - подумала она.
"I may love him with all my heart now.	– Я могу любить его теперь всем сердцем.
Oh, I will, I will, if he will but let me and forgive me."	О, я буду, буду любить его, только бы он мне позволил, только бы простил меня!"
I believe it was this feeling rushed over all the others which agitated that gentle little bosom.	Сдается мне, что это чувство затопило все другие, волновавшие ее нежное сердечко.
Indeed, she did not cry so much as Becky expected--the other soothed and kissed her--a rare mark of sympathy with Mrs. Becky.	Сказать по правде, она плакала не так долго, как ожидала Бекки, которая утешала ее и целовала, -редкий знак симпатии со стороны миссис Бекки.
She treated Emmy like a child and patted her head.	Она обращалась с Эмми, словно с ребенком, даже гладила ее по головке.
"And now let us get pen and ink and write to him to come this minute," she said.	– А теперь давай возьмем перо и чернила и напишем ему, чтобы он сию же минуту приезжал, - сказала она.
"I--I wrote to him this morning," Emmy said, blushing exceedingly.	– Я... я уже написала ему сегодня утром, -ответила Эмми, страшно покраснев.
Becky screamed with laughter--"Un biglietto," she sang out with Rosina, "eccolo qua! "--the whole house echoed with her shrill singing.	Бекки взвизгнула от смеха. – Un biglietto, - запела она, подобно Розине, - eccolo qua! {Записка - вот она! (итал.).} - Весь дом зазвенел от ее пронзительного голоса.
Two mornings after this little scene, although the day was rainy and gusty, and Amelia had had an exceedingly wakeful night, listening to the wind roaring, and pitying all travellers by land and by water, yet she got up early and insisted upon taking a walk on the Dike with Georgy; and there she paced as the rain beat into her face, and she looked out westward across the dark sea line and over the swollen billows which came tumbling and frothing to the shore.	На третье утро после этой сценки, хотя погода была дождливая и ветреная, а Эмилия провела ночь почти без сна, прислушиваясь к завыванию бури и с жалостью думая обо всех путешествующих на суше и на море, она все же встала рано и пожелала пройтись с Джорджи на набережную. Здесь она стала прогуливаться взад и вперед; дождь бил ей в лицо, а она все смотрела на запад - за темную полосу моря, поверх тяжелых валов, с шумом и пеной ударявшихся о берег.