ЯРМОНКА
Шрифт:
Наталья Николаевна (сдержанно): Прошу тебя, поторопись. Государь, ты знаешь, неумолим…
Гоголь (выпаливает): Позвольте выразить всецелое восхищение Надежда Николаевна. Весьма рад знакомству.
Пушкинская жена бросает в сторону Гоголя холодный надменный взгляд, сухо кивает и удаляется, раздраженно шурша юбками.
Пушкин: Наталья.
Гоголь: Виноват.
Пушкин:
Гоголь бормочет что-то нечленораздельно-извинительное и смущенно умолкает. Пушкин – в глубокой задумчивости. Пауза.
Знаете, у Вас некоторые вещицы весьма смешны. Там где Иван Никифорович поссорился с этим… (щелкает пальцами) как его? Весьма оригинально. И вообще, когда вы берете на себя труд придирчивой отделки, заметно лучше становится. Плавность появляется, слог выправляется. Только герои у Вас – какие-то (подбирает слова) слепки гипсовые. Будто у них душу вынули и… Мертвые какие-то души. Вурдалачьи.
Пауза.
И дотошное выписывание мелких завитков не выручает. Фантасмагоричность иных сюжетов развлекает, да. Но пищи – ни уму, ни сердцу – не дает. Вроде, и смешно, и занимательно. А кончишь – тоска. "До чего ж, думаешь, грустна и безотрадна Россия у автора". А ведь она не такова…
Пауза.
Может Вам крупное что начать? Затвориться в келью. Перечитывать написанное и править нещадно, покуда не заблестит… А то, боюсь, заласкают вас скорые на суд хулители порядков наших. Им всякое зубоскальство по сердцу.
Смотрит на часы. Встает.
Ну-с. Не смею задерживать. Супружеский долг велит при дворе блистать.
Встает и идет к двери. Не дойдя, оборачивается.
(с усмешкой) Иной раз добром поминаю ту холеру. (мечтательно) На чудесную осень меня карантин обрёк! Все обязательства упразднились – ни помех, ни препон. Герои обступили меня. У каждого свой норов, свой гонор, своя манера. Только записывать успевай…
В дверном проеме появляется слуга с камер-юнкерским мундиром в руках.
Слуга: Прикажете препроводить гостя?
Пушкин поворачивается к нему и молча кивает, не выходя из глубокой задумчивости.
Пушкин: И возвращайся скорей. Облачать меня будем. (усмехается) Как архиерея на Пасху.
Затемнение.
Сцена вторая.
Сад во дворе губернаторского дома. Белая увитая плющом беседка. Посыпанные гравием дорожки. Криспин прогуливается в компании губернаторши
Губернаторша: Как вам показался владыка НафанАил? (иронично) После вашего диспута по церковным догматам он охладел к десерту, чего за ним прежде не водилось.
Ирина: И в молитве послеобеденной запнулся.
Криспин (игриво): Но я ж вовремя поднёс маститому архиерею верное окончание, чем, надеюсь, заслужил себе хотя бы отчасти прощение.
Все смеются.
Губернаторша: По правде сказать, он у нас первый в губернии вольнодумец.
Ирина: И завзятый театрал.
Губернаторша: Признайтесь, и Вы не чужды Мельпомене?
Ирина заграждает ему уста.
Ирина: Ни слова! Сейчас угадаю ваше амплуа.
Отходит. Окидывает его фигуру придирчивым взглядом.
(губернаторше) Ну, мама, это же типичный плут! Слуга двух господ или, что-то в этом роде.
Губернаторша (соглашается): И грим не нужен. Плутишку проучили, но он не унывает и готовит новые проказы.
Касается его разбитой губы рукой в перчатке.
Какая у вас нежная кожа. Румянец? Вы смущены? Вот уж не думала, что такого фантастического господина может вогнать в краску стареющая провинциальная кокетка.
Криспин (с трудом сохраняя непринужденность): Не смею спорить. Только истинная кокетка способна так несправедливо себя аттестовать, дабы принудить усталого путника к невольному признанию.
Целует ее пальцы. Она задерживает свою руку в его руке чуть дольше необходимого.
Губернаторша (тихо): Не сейчас.
Ирина (иронично): Ого! Пустынножитель-то наш – дамский угодник!
Губернаторша (рассеяно): Иринушка, я насчет ужина не распорядилась. Пошли Мавру в колониальную лавку. (Криспину) Что бы вы желали иметь на столе?
Криспин (протестует): Нет, нет, нет. Увольте! Нынче я – верный поедатель блюд отечества моего. Хватит с меня антилопьих отбивных под муравьиным соусом!
Губернаторша (дочери, нетерпеливо): Ну, вели ей купить что-нибудь (запнается) В общем, что сама знаешь. Всецело полагаюсь на тебя.