Ярое Око (фрагменты)
Шрифт:
Багатур знал: его если что и оберегало в сей жизни от гнева непредсказуемого Владыки, так это – отсутствие в Орде, постоянное пребывание там, где текла кровь и монгольская сталь обрушивалась на врагов империи. Громкие победы и караваны награбленных сокровищ радовали кровожадное сердце Краснобородого Тигра, принуждая его до времени не выпускать свои смертоносные когти и не показывать длинные клыки. А потому Субэдэй был спокоен и невозмутим, как могильный камень, и в сердце его не скреблись скорпионы.
...Вот и сейчас все шло и вершилось своим чередом, как было задумано. «Урусы идут... Хай, хай...
...Этим закатным вечером Стрела наконец вернулся в монгольский стан. Его китайские латы были забрызганы кровавой слякотью и песком, но глаза горели возбужденной радостью.
– Бог войны Сульдэ да обрадует тебя! Я, Джэбэ-нойон, исполнил твой приказ, прославленный Субэдэй.
– Приход твой да будет к счастью. Раздели со мной трапезу, Стрела. – Старик указал место на войлоках, перед которыми седобровый нукер Саклаб уже расстелил парчовый дастархан и установил большое блюдо с отварной жеребятиной.
Белые крепкие зубы темника впились в сочное мясо, жадно отдирая дымящиеся куски...
– Ешь, ешь, батыр... Ты много потратил сил! – Субэдэй, скрытно приглядывая за Джэбэ, бросил в свой щербатый рот горсть отварного перченого риса, облизал багровым языком морщинистые губы.
...Некоторое время они молчали, всецело отдавшись еде. Когда первый голод был утолен, багатур цокнул зубом и качнул золотой серьгой:
– Где теперь урусы?
– Совсем близко, – через сытую отрыжку откликнулся нойон, вытер о стальные наколенники жирные пальцы, бросил довеском: – Ночь они простоят на месте.
– А утром? – Выпученный глаз старика замер на Джэбэ.
– Будут здесь. Мои волки не дают медведю покоя! Набрасываются на него, дерут за холку и гачи [106] и, вырвав шматок мяса, отбегают, заманивая урусов под твой меч.
106
Здесь: ляжки (разг.).
– Бродник с тобой?
– Со мной... – Стрела удивленно покосился на старика.
– Гляди, не выпусти ему кишки прежде времени. Этот презренный раб мне еще нужен! – Субэдэй расправил плечи, вызванивая кольчужным кольцом и, берясь за пиалу с кумысом, кольнул вопросом: – Как тебе конязь Мастисляб? Посылаемые тобой уланы говорят: он свиреп и отважен, как лев... Так ли это?
– Да. Это так. Но я клянусь священной водой Керулена! А-айе! Я на аркане приволоку этого льва к твоей юрте! С живого сдеру шкуру и на его глазах брошу себе на плечи!
– Кхэ-э... хорошо сказано... – Багатур по-волчьи склонил голову набок и, пожевав коричневыми губами, кивнул темнику: – Да будет твоя голова цела и здорова. Сам не попадись в его лапы! А теперь покляемся, как прежде, по обычаю наших предков.
С этими словами Субэдэй положил здоровую правую руку на плечо Джэбэ, а тот свою – на изуродованное никлое плечо старика.
– Пусть сгниет грудь того
– Пусть пожрет ржавь его меч!
– Да засохнет его род на корню! И да погаснет в его юрте очаг.
– Я твой колчан. – Субэдэй испытующе посмотрел в узкие немигающие глаза.
– Я – твои стрелы.
...Близилось время серых теней. Суховей, вихривший губы курганов три дня подряд, выдохся, – тихо, недвижимо стояла трава, испятнанная пестрыми табунами.
С излучины Калки сквозил пресный запах камыша, сырости и гнилья; где-то одиноко гукала выпь. Ломкая тишь прерывалась каленым звяком конских сбруй, редким гремком сабель о стремена, хрустом прибрежного щебня под копытами татарских разъездов. На взлобьях солончаков меркли медно-рудые следы канувшего за горизонт светила.
Субэдэй и Джэбэ продолжали коротать время у костра; оранжевые языки пламени освещали их плоские, с выпуклыми яблоками скул лица, которые завороженно наблюдали за камланием шаманов.
...Посвященные, Те, Кто Говорит с Духами, сидели на корточках у сложенного из человеческих черепов очага и сжигали из передаваемой по старшинству связки какие-то травы и перья диких птиц. Головы служителей культа были наголо выбриты ото лба до темени, а ниже, прикрывая шеи, на спины сбегали змеями длинные косы, в которые были причудливо вплетены бисерные ленты и белые шкурки ласок. На голове главного шамана была надета сшитая из цельной шкуры росомахи шапка; оскаленная пасть нависала над глубокими морщинами лба, которые разбегались вверх и вниз и, как высохшие русла рек, бороздили древнее, в оспинах лицо колдуна.
Фиолетовая сирень облаков медленно накрывала равнины, сгущая брошенные на землю пепельные краски вечера, когда степь на юго-востоке затянулась черными тучами пыли, а сидевшие у костра вдруг ощутили сквозь воловьи подошвы сапог дрожь земли.
...Сигналы тревоги мгновенно подняли орду на ноги. Тут и там визжали костяные рожки, оглушительно грохотали барабаны, неслись крики старшин и глашатаев. По всем направлениям, ко всем куреням как стрелы неслись гонцы. Многие тысячи всадников взлетали на спины боевых коней и на скаку, в клубах пыли, перестраиваясь в боевые порядки, стальными кольцами, подобно туго скрученному жгуту, обвивали курган Субэдэя, на вершине которого, возле главной юрты Совета, грозно вздымался рогатый бунчук с пятью конскими хвостами.
– Кто они?! – Джэбэ схватился за джунгарский меч, ощутив в горле першащее удушье. Мгновенным распахнувшимся от ужаса сознанием он понял случившееся – их взяли в клещи! Но как? Почему?! О, боги!.. – Кто они?! – в приступе ярости, срываясь на крик, взорвался Стрела. – Урусы?! Но откуда?!
– Это не могут быть урусы. – Голос Субэдэя прозвучал решительно и твердо. Он продолжал неподвижно восседать на шкурах, и ни один мускул не дрогнул на его перекошенном шрамом лице.
...Но Джэбэ точно не слышал. Хищно закусив губу, вцепившись в ножны и рукоять так, что побелели казанки пальцев, он напряженно всматривался в даль. «Нет... не может быть! Нет!..» – стучало в висках. Крепко сжав челюсти, он насилу принудил себя оставаться на месте. Стыд перед седым багатуром был больше страха.