Ярослав Галан
Шрифт:
Тудор говорил об угнетении украинской культуры. Его гневную речь слушали честные люди Львова разных национальностей, которые всего несколько недель назад шли за гробом Владислава Козака на Яновское кладбище и видели наведенные на себя дула винтовок.
Выражая думы и чаяния людей, пришедших в театр на заседание конгресса, Степан Тудор говорил:
— Долой империалистическую войну! Долой фашизм! Пусть знают торговцы смертью, что нашу поступь не остановят тайные агенты фашизма. Мы готовы бороться за социализм, который является для нас зарею нового будущего!
Большое впечатление
Рабочие преподнесли писателям цветы. «Становится больно, — писал Галан, — что за столом нет Максима Горького… Ведь эти цветы в первую очередь предназначались ему».
На конгрессе был оформлен и закреплен единый фронт мастеров культуры против войны и фашизма.
Для инициаторов и организаторов конгресса становилось небезопасным пребывание в городе. «Вскоре после конгресса, — вспоминает Галан, — мы получили сигнал: „Уезжайте из Львова“». Галан переезжает в Варшаву, где переходит на работу в газету «Дзенник популярни», выходившую в 1935–1937 годах.
Ванда Василевская вспоминала: «Это была газета единого фронта. В состав редакции входили представители „левого“ крыла ППС и члены коммунистической партии. Газета была закрыта полицией. Галан писал в газету корреспонденции, статьи, касающиеся украинского вопроса… Он не выходил из состава редакции. Его сотрудничество в ней прекратилось в связи с его арестом».
Галан публикует в газете статьи и памфлеты, разоблачающие польское правительство. Он рассказывает о кровавой расправе над бастующими Львовскими рабочими. Особенно достается в статье Галана премьер-министру последнего польского правительства генералу Складковскому, заявившему с трибуны сейма в ответ на вопрос о причине расстрела львовских демонстрантов: «Я считаю, что полиция стреляла слишком мало». Галан называет его «кровавым шутом, пляшущим под дудку Гитлера».
Галан стал любимым гостем на варшавских заводах и фабриках. Чтобы сбить со следа полицейских ищеек, он постоянно меняет квартиры.
Травля, преследования, тюрьмы… Казалось, жизнь поворачивалась к нему самой жестокой своей стороной. И как бывает в подобных случаях, беда редко ходит одна. На Галана обрушился еще один страшный удар: он потерял связь с Анной.
Переписка с ней неожиданно прервалась. Ярослав Александрович посылал в Харьков одно письмо за другим, слал запросы, терялся в мучительных догадках — все было напрасно! Он ждал месяц, второй, год — писем от жены не было…
Анна исчезла…
Как только выбиралась свободная от дел неделя, Ярослав ехал в Нижний Березов. Может быть, думал он, здесь что-нибудь известно. Но и в Нижнем Березове не знали ничего; строили, чтобы успокоить и себя и Галана, самые невероятные предположения. Но от этого не становилось легче.
Вечерами,
В сотый, наверное, раз перебирал Ярослав Александрович фотографии жены и открытки, присланные из Харькова. Вот на одной из них надпись: «17 августа 1932 года, после отъезда в СССР. Анна». Последнее письмо датировано 7 января 1934 года. Анна сообщает, что жизнь идет неплохо. Только очень тоскует по нему, Ярославу. И еще мечтает взглянуть на родное село. Среди пачки листков попадается забытое Галаном фото: группа из восьми юношей и девушек. Среди них он, Ярослав, и его верный товарищ по «Викнам» Петро Козланюк. «Когда это снято? — мучительно вспоминает Ярослав. — Кажется, в 1933-м, когда мы приехали с Петро в Березов передохнуть от львовской суматохи…»
В марте 1937 года по приказу правительства полиция закрывает газету «Дзенник популярни». В варшавскую тюрьму на некоторое время попадают Ярослав Галан, редактор газеты и ряд сотрудников. После освобождения Галана его снова арестовывают и четыре месяца спустя отвозят во Львов. Галана передают следственным органам Львова. Писатель попадает в тюрьму «Бригидки».
…Завтра — двадцатая годовщина Великого Октября. Тусклый свет едва пробивается сквозь решетку узкого окна камеры. В ранние, предрассветные часы Галан любит мечтать.
За Збручем, в далекой Москве завтра выйдут на Красную площадь колонны демонстрантов. Галан вспоминает снимок, виденный им в советском журнале «Огонек», — рабочий поднимает на плечи маленькую девочку. Она смеется, протягивает руку. Какое счастье выпало тем, кто пойдет завтра в этих колоннах!
«Москва, она всегда стоит передо мной как живая — грозная, нежная, вечная», — вспоминает писатель. Сколько раз на вершинах Карпат, в подполье, в тюремной камере виделась она ему — незнакомый любимый город!
Открывается дверь камеры. Резкий окрик тюремщика:
— Галан! На выход!
Очередной вызов на допрос. Опять нудно и долго будут расспрашивать о работе прогрессивного издательства «Книжка». Он знал, что полиция не имеет улик против него, и его смешили глупые и надоевшие ловушки, которые на каждом допросе строил следователь.
Когда Галан вернулся в камеру, товарищи обсуждали последние новости — вчера в тюрьме был разоблачен провокатор. Смеясь, Ярослав Галан рассказывал, как пытались купить его перо «паны-редакторы» из правительственных органов.
— Знаешь, Ярослав, — прервал его друг подпольщик Михаил Вовк, поднимаясь с койки, — мы не сомневались в тебе, как в коммунисте, но все же думали, что для тебя тюремная обстановка покажется тяжелой. А ты повел себя, как опытный тюремный «бывалец»…
Еще за месяц до праздника Великого Октября руководство коммуны политзаключенных в Львовских «Бригидках» в глубокой тайне разработало план подготовки к празднику. Еще на воле Галан, просиживая ночи напролет, — готовил доклад о проекте Советской Конституции. Узнав об этом, товарищи в тюрьме заключили: