Ярослав Мудрый
Шрифт:
Толпа на пристани тут же разделилась надвое. Бабы почему-то решили, что уж столь хороша, что у гонца и слов не хватает! Правда, нашлись сомневающиеся, мол, может, и говорить-то нечего. Таких оказалось немного, и они быстро скрылись с людских глаз, чтоб не быть битыми.
Но когда тот же вопрос задали гребцам на ладье, они тоже лишь отмахнулись. Вот это было уже непонятно и заметно усилило интерес к новой княгине.
С утра, кажется, весь Киев был на пристани. Те, кто порасторопней, места заняли чуть не с рассветом. Мальчишки облепили все заборы, рискуя их свалить; не только они, но и здоровые парни забрались на столбы сваи, прицепились
Удержались не все, все же ждать пришлось больше чем до полудня. Были и свалившиеся, и даже покалеченные.
Но вот наконец с реки донеслось: «Еду-ут!..» Конечно, не ехали, а плыли, но никто даже не заметил оговорку. Толпа единым движением подвинулась к пристани. Дружинникам стоило больших усилий удерживать людской напор, в конце концов в ход пошли даже кнуты. Это чуть остудило пыл самых настырных, но ненадолго.
Богато разукрашенные ладьи подплывали медленно, словно важные птицы скользили по водной глади. Кто-то даже ахнул: «Что твои лебеди!» К самой большой приставшей тут же бросили широкие сходни, застлали ковром. Шеи любопытных на берегу вмиг выросли в длину, большинство поднялось на цыпочки, чтобы хоть что-то разглядеть. Особенно счастливы были те, кто стоял в первых рядах, завидующие им задние даже потребовали, чтоб рассказывали, что там происходит.
– Причалили…
– Сходни кинули… ковер постелили…
Народ комментировал:
– Ага, это чтоб ноги не замочила. Они, небось, в своих Царьградах непривычные…
На берег сошли сначала гриди, встали по сторонам, образовав широкий проход, тех, кто мешал, не чинясь, разогнали плетьми. Вот тут передние, получив жестким ремешком куда ни попадя, позавидовали задним.
И только после того на сходни ступили бояре князя Владимира, сопровождавшие его от Чернигова. Пришлось прокричать, что пока идут свои бояре. Наконец, после бояр на сходни ступили и сами князь с новой княгиней. А следом за ними, блестя золотом и дорогими тканями, свита из византийцев.
Задние напирали, требуя хоть сказать, какова царевна, а передние молчали. То, что они увидели, не соответствовало ожиданиям ни в коей мере. Маленькая щуплая женщина в тяжелом парчовом наряде и непонятно по-каковски скроенной шапке, одетой несмотря на жару, оказалась немолодой, чернявой, не то что не нарумяненной, а вовсе с землистым оттенком кожи женщиной. Если бы не князь, который бережно вел ее об руку, так вовсе решили бы, что это мамаша княгинина.
Что было кричать назад, что некрасива и невидна из себя? Получишь плетью еще раз. Но постепенно то, что княгиня вовсе не такая, как ожидали, поняли все. В толпе раздался смех, кто-то, пользуясь тем, что стоит подальше, даже выкрикнул:
– Не-е… куды ентой замухрышке до наших княгинь!
По толпе пронеслось: «Замухрышка!» Конечно, ни надменные царьградцы, ни сама княгиня не поняли о чем кричат, но князь-то слышал! Хотя чего тут понимать, смех был совсем нерадостным, и так ясно, что издеваются.
Плети заходили по головам и спинам, раздались крики тех, кому попало. Князь поспешил увести свое сокровище поскорее. Вслед неслась насмешка: «Замухрышка!» Много сил понадобилось князю, чтоб хотя бы забыли это прозвище царевны, ставшей княгиней. Но ни любви, ни хотя бы доброй о себе памяти у киевлян она так и не заслужила.
Анна всю дорогу мучилась дурнотой, она
Вокруг незнакомая речь, незнакомые люди, незнакомая земля. На Руси не было моря, не было легкого ласкового ветерка, не было ничего, что радовало бы глаз. Это варвары могли гордиться своими бестолковыми скопищами деревьев, называемыми лесом, радоваться вяло текущей воде, зажатой берегами с такими же непроходимыми чащами. Анна любила упорядоченный сад с прозрачной водой и шум моря в ночной тишине.
Раздражало все: любопытство, проявляемое жителями города, явная их насмешка, множество детей князя, которые ей казались все на одно лицо, суетившиеся вокруг холопы, не понимавшие по-гречески, отсутствие привычного блеска византийского двора. И муж, которому требовались еженощные ласки! Этого еще не хватало! Она не собиралась становиться для князя любовницей, достаточно будет родить ему пару наследников – и все. А в остальное время желательно спать отдельно, да и жить каждому по своим законам. Так жила мать, так жили все известные Анне женщины Византии.
Но Владимир ходил в ее ложницу каждую ночь, овладевал и часто даже оставался ночевать! А уж когда позвал с собой в баню!.. Вот этого Анна вообще не могла понять. Во-первых, что такое баня? Как можно мыться в почти темном, жарком помещении, плеская воду на камни, чтобы все заволокло паром. Мало того, туда еще и ходили мужья вместе с женами! Более отвратительной и дикой привычки она не знала.
Никакие объяснения, что баня не только моет, но и лечит все тело, не помогали. И показывать мужу свое тело княгиня не собиралась.
В общем, все в этом Киеве было не по-человечески и противно византийской царевне. Она пролила немало слез, пока хоть чуть привыкла. Большую жертву потребовали от сестры ее братья-императоры во искупление грехов молодости…
Но больше всего Анну раздражали дети Владимира. Пасынки сразу стали смотреть волчатами, особенно этот хромой. Именно они были главной угрозой новой княгине – чтобы князь назвал соправителями, а потом и наследниками ее сыновей, нужно было удалить с глаз подальше щенков от предыдущих жен! Анну мало волновало, что по принятым на Руси правилам наследником назывался старший сын правящего князя и что Владимир отказался менять эти правила. Это пока отказался, потом изменит, братья помогут. Иначе зачем они отдавали бы сестру за этого русского медведя? То, что у него синие глаза, не заменяло отсутствия придворного лоска! Анна презирала и ненавидела и мужа, и все, что его окружало.
Куда князь денет остальных жен, ее тоже не интересовало, христианину нельзя иметь нескольких, а пока христианской женой была она. Владимир действительно отправил вон всех женщин, бывших с ним. Две жены вышли замуж за бояр, а та самая гречанка, к которой так ревновала мужа Рогнеда, и сама Рогнеда ушли в монастырь, приняв постриг. Рогнеда стала Анастасией и прожила под этим именем в обители еще десять лет. Куда были отправлены восемь сотен женщин из гаремов, вообще не сообщается, видно, розданы в виде подарков. Новую княгиню мало интересовали судьбы предыдущих, главное, чтобы ей было хорошо!