Ярость Антея
Шрифт:
– Да-да, Максуд, я понял. Уже встаю, иди, отдыхай, – бормочу я, с неохотой просыпаясь, однако будящий меня Хакимов не унимается. Его настырность, однако, совершенно не вяжется с той робкой силой, с какой он трясет меня за плечо. Я окончательно продираю глаза и вижу, что обознался. Мой сон прерван вовсе не Максудом, а Эдиком. Это он стоит у изголовья кушетки с планшетом под мышкой и настойчиво пытается меня растормошить.
Надо ли добавлять, что едва я выяснил, кому понадобился, мой сон тут же как ветром сдуло?
– Что случилось, Эдик? – спрашиваю я. Термиксовая капсула под потолком светит уже вполсилы, а значит, я проспал не меньше трех часов. Хакимов так и
Зачем, выясняется быстро. Едва я усаживаюсь на кушетке, художник сразу же протягивает мне планшет со своей новой работой. Очевидно, той самой, на которую не удалось взглянуть Кленовской. Впрочем, пока я спал, Эдику не составило бы труда написать еще парочку картин. Однако памятуя, с какой неспешностью он рисовал в последнее время, полагаю, я не ошибаюсь, и мне на суд представлен именно тот рисунок, о каком я думаю.
Почему Ольге не разрешено глядеть на него, можно догадаться сразу – ей он очень сильно не понравился бы. И не только ей, но и каждому из нас, включая меня. Но почему-то я оказываюсь единственным зрителем, кому оказана честь оценить работу Эдика. Сомнительная честь, сказать по правде. Он счел, чтобы я непременно это сделал, но с какой целью, хотелось бы спросить? Если то, что изображено на рисунке, воплотится в реальность, свидетелями этому станем мы все, а не я один. И из всех «фантомов» лишь Тихон Рокотов будет заранее готов к такому повороту событий. В том случае, конечно, если я не разболтаю эту тайну остальным.
Не разболтаю. Когда я перевожу растерянный взгляд с картины на художника, тот подносит палец к губам и выразительно мотает головой. Намек более чем очевиден. Мне велено помалкивать, хотя как удержать такое в секрете, ума не приложу.
Моему взору предстает узкая и прямая, как стрела, дорога. А точнее, ее конец, ибо если она и тянется дальше, мне этого уже не видно. Дорогу перегораживают уродливые вооруженные фигуры, в коих безошибочно угадываются багорщики. Их много, и они стоят сплоченно, плечом к плечу. Над головами у них клубится или сизый дым, или туман, но я склонен считать, что это – Душа Антея. А за ней – очень странный полосатый фон. Не то темнота «Кальдеры», расчерченная веером лучей сотен прожекторов, не то бледное небо, покрытое черной решеткой теней. Можно всматриваться хоть до ряби в глазах, но так и не обрести окончательную уверенность, какой именно задний план запечатлен на рисунке.
Зато ключевой его персонаж, как и в случае с Яшкой, не вызывает ни малейших сомнений. Нет, это не Ольга, как подозревалось, не я, не Хакимов и никто из спящих «фантомов». Прямо посреди дороги, на пути у армии багорщиков стоит, опустив руки и понурив плечи, маленький одинокий мальчик. Невозможно не узнать в нем Эдика, пусть он повернут к зрителю спиной и не держит в руках свой неизменный графический планшет. Ребенка и молчунов разделяет не больше дюжины шагов. Разумеется, на его выдержанных в духе минимализма картинах расстояние – вещь довольно условная. Но в данном случае мне отнюдь не кажется, что встреча нашего пророка с нашими же злейшими врагами лицом к лицу – лишь художественная аллегория. Слишком все здесь правдиво и не аллегорично. А длинная прямая дорога на рисунке – бесспорно, мост, на который нам предстоит в скором времени взойти. И тот факт, что рядом с Эдиком отсутствуем мы, тоже говорит о многом.
– Зачем ты мне все это показываешь,
Эдик неторопливо оборачивается и пристально смотрит на жерло тоннеля, по которому мы пришли на станцию. Смотрит внимательно и явно прислушивается. После того, как Сурок нагородил новые завалы и угомонился, с той стороны до нас больше не долетело ни звука, и сейчас я тоже ничего не слышу. И Хакимов не слышит, а иначе моментально поднял бы тревогу. Да и мальчик не кажется взволнованным и насторожившимся, что вроде бы должно меня успокоить.
Не успокаивает. Эдик сохранял невозмутимость во время нашего бегства из театра и при последнем столкновении с багорщиками, поэтому сегодня я убежден, что этот ребенок вообще не способен открыто проявлять свои эмоции. И даже, упаси бог, сбудься его последнее пророчество, малыш глядел бы в глаза собственной смерти с тем же вселенским смирением, с каким он делал это на своем рисунке. Неужели маленький мудрец знает о ней то, чего не знаем мы, и эта правда начисто лишает его страха?
Мальчик смотрит назад чересчур долго. Я уже намерен повторить свой последний вопрос, как вдруг получаю на него предельно четкий и лаконичный ответ. Но не от Эдика, а от Сурка, который после долгого молчания вновь напоминает о себе настойчивым грохотом. И грохот этот заметно отличается от прежнего буйства, с каким не догнавший нас кибермодуль кидался на завалы.
Во-первых, новый шум относительно размеренный и напоминает не погром, а звук работающего двигателя – гигантского и, судя по лязганью, довольно изношенного. Во-вторых, вибрация от этого рокота такова, что пол на станции теперь дрожит не переставая. Подскочив с кушетки, я чувствую, как мои зубы и поджилки подхватывают этот навязчивый ритм, хотя испугаться по-настоящему я еще не успел.
Ну и, в-третьих, зловещее громыханье медленно, но неумолимо приближается. Тряска усиливается, а из ведущего к «Октябрьской» тоннеля показываются клубы серой пыли. Значит, Сурок вовсе не сдался, как нам подумалось. Не иначе он или какой другой здешний кибермодуль сумел найти способ пробиться через завалы и сейчас приближается к «Речному вокзалу» с очевидными для всех нас намерениями.
Мне даже не нужно кричать «подъем». Чуткие «фантомы» подрываются с кушеток, хватают оружие и готовы к бою, еще толком не сообразив, что стряслось. А впрочем, о чем тут вообще гадать, верно? Ни одна из случившихся с нами за минувшие сутки перемен не была к лучшему. Вот и новая не предвещает в этом плане никаких позитивных сдвигов.
Кроме, пожалуй, одного. Да и тот является скорее приговором, а не благом: нам не надо терзаться сомнениями, куда отступать и что лучше предпринять – удариться в бегство или занять оборону. Что ни говори, а в отсутствии выбора тоже есть порой свои плюсы. Особенно когда каждая потраченная на раздумья секунда может стать для нас фатальной…
Глава 18
Вероломный Сурок вынудил нас сорваться с места и пуститься в бега на полтора часа раньше. За это время темнота снаружи окончательно сгустилась бы, что здорово увеличило бы наши шансы на благополучную переправу. В принципе, ее можно начинать и сейчас, но я сомневаюсь, что восемь человек останутся незамеченными на открытом мосту, который хорошо просматривается с обоих берегов. Теперь соблюдать конспирацию и вовсе незачем. Знай себе беги во всю прыть да молись, чтобы Сурок подольше буксовал в завалах. Вполне вероятно, что на другом берегу нас уже поджидает уйма новых проблем, но пока приходится иметь дело лишь с одной – той, от которой мы, увы, не сумели отвязаться днем.