Ярость (Сборник)
Шрифт:
Оливер повысил голос, чтобы его не заглушил шум за окнами:
— Но у вас есть власть над временем! Если бы вы только захотели, вы смогли бы изменить историю — уничтожить всю боль, страдания, трагедии…
— Все это давным-давно ушло в прошлое, — сказал Сенбе.
— Но не сейчас! Не это!
Некоторое время Сенбе загадочно смотрел на Оливера. Затем произнес:
— И это тоже.
И вдруг Оливер понял, с какого огромного расстояния наблюдал за ним Сенбе: расстояние это измеряется только временем. Сенбе был композитором, гением, он неизбежно должен был отличаться
Да, теперь оно казалось Оливеру ужасным. Даже Клеф… да что там Клеф — все они были заражены мелочностью, тем особым даром, который позволил Холлайе самозабвенно пускаться на подленькие, мелкие уловки, чтобы захватить удобное местечко в «партере», в то время как метеор неуклонно приближался к Земле. Все они были «дилетантами» — и Клеф, и Омерайе, и остальные. Они путешествовали во времени, но только как сторонние наблюдатели. Неужели они устали от нормальной человеческой жизни, пресытились ею?
Пресытились… однако не так, чтобы желать перемен. В их время мир превратился в воплощенное совершенство, созданное для того, чтобы служить их потребностям. Они не смели трогать прошлое — они боялись подпортить себе настоящее.
Его передернуло от отвращения. Во рту появился вкус тошнотворной кислятины: ему вспомнились губы Клеф. Она умела завлечь человека — ему ли не знать об этом? Но похмелье…
Раса будущего, в них было что-то… Тогда он начал было смутно догадываться, но близость Клеф усыпила чувство опасности, притупила подозрения. Использовать путешествие во времени для того, что-бы забыться в развлечениях, — это отдавало святотатством. Раса, наделенная таким могуществом…
Клеф бросила его, бросила ради варварской роскоши коронации в Риме тысячелетней давности. Кем он был для нее? Живым человеком с теплой кровью? Нет. Безусловно, нет. Раса Клеф была расой зрителей.
Но сейчас он читал в глазах Сенбе нечто большее, чем случайный интерес. В них было жадное внимание и ожидание, они завороженно блестели. Сенбе снова надел наушники. Ну, конечно, он — это другое дело. Он был знатоком. Лучшее время года кончилось. Пришло похмелье — и вместе с ним пришел Сенбе.
Он наблюдал и ждал. Перед ним мягко мерцала полупрозрачная поверхность стола, пальцы застыли над блокнотом. Знаток высшего класса, он готовился смаковать редчайшее блюдо, оценить которое мог только истинный гурман.
Тонкие, приглушенные ритмы — звуки, похожие на музыку, — снова пробились сквозь далекий треск пламени. Оливер слушал и вспоминал. Он улавливал рисунок симфонии, какой запомнил ее, — звуки, мгновенная смена лиц, вереницы умирающих…
Он лежал на кровати, закрыв глаза, а комната кружилась, проваливалась куда-то во тьму под раскаленными веками. Боль завладела всем его существом, она превратилась в его второе «я», могучее, настоящее «я» и по-хозяйски располагалась на отвоеванных позициях.
И зачем, тупо подумал он, Клеф понадобилось его обманывать. Она говорила, что напиток не оставляет последствий.
Нет. Клеф не обманывала. Напиток был ни при чем. Он понял это, но телом и умом уже овладело безразличие. Он тихо лежал, отдавая себя во власть болезни — тяжкого похмелья, вызванного чем-то куда более могущественным, чем самый крепкий напиток. Болезни, для которой пока не было даже названия.
Новая симфония Сенбе имела огромный успех. Первое исполнение транслировалось из «Антарес-холла», и публика устроила овацию. Главным солистом, разумеется, была сама История; прелюдией — метеор, возвестивший начало великой чумы в XIV веке, финалом — кризис, который Сенбе удалось застать на пороге новейшего времени. Но никто, кроме Сенбе, не смог передать это с такой тонкостью — и могучей силой.
Критики отмечали гениальность в выборе лейтмотива для монтажа чувств, движений и звуков. Этим лейтмотивом было лицо короля из династии Стюартов. Но были и другие лица. Они появлялись и исчезали в рамках грандиозной композиции, подготавливая приближение чудовищной развязки. Одно лицо на миг приковало жадное внимание зрителей. Оно заполнило весь экран — лицо человека, ясное до мельчайших подробностей, до мельчайшей черточки. Критики единодушно признали, что Сенбе еще никогда не удавалось так удачно «схватить» агонию чувства. В этих глазах было все.
После того как Сенбе ушел, он долго… лежал неподвижно. Мысль лихорадочно работала.
Нужно, чтобы люди как-то узнали. Если бы я узнал раньше, может, еще успели бы что-нибудь сделать. Мы бы заставили их рассказать, как изменить эти линии вероятности. Успели бы эвакуировать город.
Если бы мне удалось предупредить…
Пусть даже и не нынешнее поколение, а другие. Они путешествуют по всем временам. Если их где-нибудь и когда-нибудь удастся опознать, схватить и заставить изменить неизбежное…
Нелегко было подняться с постели. Комната раскачивалась, не переставая. Но он справился. Он нашел карандаш и бумагу и, отстранив дергающиеся тени, написал все, что мог. Вполне достаточно, чтобы предупредить. Вполне достаточно, чтобы спасти.
Он положил листки на стол, на видном месте, прижал их, чтобы не сдуло, и только после этого дотащился до кровати. Со всех сторон на него навалилась тьма.
Дом взорвали через шесть дней — одна из тщетных попыток помешать неумолимому наступлению Синей Смерти.
А КАК ЖЕ ЕЩЕ?
Когда приземлилось летающее блюдце, Мигель и Фернандес стреляли друг в друга через поляну, не проявляя особой меткости. Они потратили несколько зарядов на странный летательный аппарат. Пилот вылез и направился по склону к Мигелю, который под ненадежным прикрытием кактуса, проклиная все на свете, старался поскорее перезарядить ружье. Он никогда не был хорошим стрелком, а приближение незнакомца совсем его доконало. Не выдержав, он в последний момент отбросил ружье, схватил мачете и выскочил из-за кактуса.