Ярость жертвы
Шрифт:
В мастерской — как на поле боя после генерального сражения, но когда я вошел, враждующие стороны мирно спали, разметавшись посреди бумажного хлама. Зураб открыл один глаз и недовольно пробурчал:
— Позвони шефу, Саня! — перевернулся на другой бок и захрапел.
Я позвонил Огонькову, который, не здороваясь, подозрительно спросил:
— Зачем ездил к Гаспаряну, мастер?
— Георгий Саввич, вы следите за мной?
— Не считай себя слишком важной фигурой, Каменков. Если за каждым следить…
— Откуда же узнали?
Самоуверенный
— Слухом земля полнится. Чего он хочет?
— Торопит… Георгий Саввич, а это не ваш, случайно, человек мне домой вчера названивал?
— Не мели чепуху. Как продвигается проект?
— Пока топчемся на месте. Берем разгон.
— Саня!.. Сколько вас?
— Пока трое. С понедельника еще двое подтянутся.
— Саня, помни! Такой шанс судьба дважды не предлагает.
— Это само собой.
— И еще прошу тебя, как коллега коллегу: никаких шуров-муров за моей спиной.
— Исключено, гражданин начальник…
— Надеюсь, ты понимаешь ситуацию.
Проснулся Коля Петров, закопошился на полу, сел, чихнул. Испепелил меня взглядом, как ведьмочка из «Вия».
— Саня, я с Зурабом работать не буду.
— А что такое?
— Да его же надо лечить. У него крыша поехала.
— В чем это выразилось? Он тебя укусил?
Коля Петров нашарил под собой сигарету и задымил.
— Представь себе, свихнулся на национальном пункте. Подмосковье для него все равно что горное ущелье, сам он — Давид-строитель, а заказчик — царица Тамара. Чего я вчера натерпелся, словами не описать.
— Я не сплю, — подал голос Зураб. — Слушать этот бред мне очень тяжело.
Завтракали мы на кухне, пили чай с бутербродами, и мне было неловко оттого, что они всю ночь вкалывали, а я… Чтобы как-то оправдаться, я сказал:
— С такой женщиной познакомился, сто лет воли не видать.
Заинтересовался один Зураб:
— Блондинка или брунетка?
— Все при ней, — сказал я. — И даже разговаривает по-человечески.
— Большая редкость, — согласился Зураб. — В наше время они обычно понимают: один доллар, десять доллар — и больше ничего.
— Вот гляди, Саня, — возмутился Коля Петров. — Он и нашу родную речь нарочно коверкает.
Зураб не обратил внимания на его выпад, не сбился с любимой темы.
— В женщине главное — душевное расположение, — заметил наставительно. — У меня была подружка тем летом. Ну, парни! Поглядеть не на что.
Ноги кривые, грудей вообще нету, один глаз стеклянный — даже плакать хочется. И что ты думаешь? За ней народ скопом ходил. Только на «мерсах» и возили. Я ее у такого крутяка отбил, страшно вспомнить. Угадай, в чем секрет? Петров не поймет, ты, Саня, угадай… Огонь в ней был, душа живая. Слова всякие знала, которые никто не знает. Обоймет, нашепчет в ухо — ты и спекся. При этом сама кончала восемь раз подряд.
Коля Петров подавился бутербродом и побежал сплюнуть в сортир. Зураб невинно улыбался.
— Кстати, Саня,
— Кто такой?
— Не назывался. Раз десять звонил. Наверное, чего-то хочет тебе сказать.
— Почему нехороший? Может, по делу?
— Слушай, Саня, мы же не в Америке. По голосу всегда отличишь. Этот очень грубый, нелюбезный. Почти как Петров.
До обеда проработали спокойно, никто нас не тревожил, и было такое ощущение, будто вернулись в юность. Но не в ту, где бубенчик в ухе, а в ту, где сказка была былью.
Часам к трем я стал засыпать на ходу и прилег покемарить на массажном коврике. Мастерская принадлежала фирме, и Огоньков не без задней мысли пропускал мимо ушей все мои просьбы о приобретении бытовой мебели. В огромном полуподвальном помещении не то что лечь, толком посидеть было негде. По мнению шефа, именно такая обстановка способствовала высокому творческому подъему.
В коротком сне я ненадолго свиделся с Катей, которая была еще обольстительнее, чем ночью, и очнулся в такой неприличной позе, что сам себя устыдился.
— Эй, Саня! — вопил Зураб. — Хватит дрыхнуть, подойди к телефону, это он!
— Кто — он?
— Нехороший человек, я же тебе говорил.
Голос в трубке был мне незнаком, но так же неприятен, как и вчерашний, ночной. Ночной был нагл, этот — слащав.
— Господин Каменков?
В слове «господин» сегодня заключена целая социальная типология. Люди поделились на тех, кто никак не может к нему привыкнуть, и на тех, кто произносит его с иронией. Совершенно всерьез называют друг друга господами лишь вчерашние комсомольские и партийные боссы, придурки с телевидения да еще всякая шпана, которая носится на иномарках.
— С кем имею честь? — спросил я.
— Сергей Сергеевич, — представился звонивший. — Хотел бы условиться о встрече.
— А кто вы? Что вам надо?
— Видите ли, Александр Леонидович, вопросец, который надобно обсудить, сугубо приватный. Не хотелось бы вдаваться в подробности по телефону.
— Вы уверены, что мы должны что-то обсуждать?
Незнакомец (представляю, какой он на самом деле Сергей Сергеевич) даже, кажется, немного обиделся:
— Как же не уверен? Зачем бы я тогда звонил? Вопросец хотя и приватный, но наиважнейший. Именно для вас наиважнейший.
— Для меня?
— Разумеется, для вас. Вы же руководитель проекта… э-э-э… этого грандиознейшего… э-э-э… мемориала?
Нехорошее предчувствие, которое стыло во мне после вчерашнего угрожающего звонка, мгновенно вызрело до размера душевного нарыва.
— Хорошо, давайте встретимся. Когда, где? Может быть, завтра?
— Откладывать никак нельзя. Что, если через полчасика в «Неваде»? Это в десяти минутах от вас!
Да, я знал этот уютный коммерческий притон, на котором всегда висела табличка «Мест нет», а улочка напротив была запружена машинами с дипломатическими номерами.