Ящик водки. Том 3

Кох Альфред Рейнгольдович

— Типа — похвали меня, и все будет хорошо?

— Нет. «Ну что, старый козел, видал? Все равно наша взяла. Поэтому я тебе предлагаю: давай, чтоб атмосферу не портить, ты меня как демократического Президента прими и расскажи, как все замечательно. Вот ты орал на весь мир — КГБ, КГБ. А вот меня народ избрал! Не Сахарова какого-то, а меня. С этим народом надо только так. Ты слезу лил, жалел. А хули его жалеть?»

— И говорит: «А хочешь, я тебя еще раз посажу?»

— Думаю, не случайно были утечки в Интернете: типа Солж стукачом был в лагере…

— Это и при советской власти гнали. Кэгэбэшные утки. Хитрые такие.

— Помнишь,

Сталин сказал Надежде Константиновне: «Ты сегодня вдова товарища Ленина, а завтра мы ему получше можем вдову подыскать, — если ты болтать будешь много лишнего». Так и тут — они его за Можай загонят и умрет он стукачом, а не великим писателем. Посадят его — и народ будет улюлюкать: «Смерть сталинскому жополизу!»

— Это кто — сталинский?

— А Солженицын! Так пресса подаст. (В момент написания главы Лесин был министром. А сейчас нет. Но влияние на процессы имеет. — Прим. авт.). Лесин даст команду — и нет великого писателя. Зато есть стукач.

— А— А— А! Пресса! Пресса — она может…

— Ну да. На легкой работе, лагерный придурок, и всего какой-то червонец отмотал. Не разговор.

— И жену бросил — тоже припомнят.

— Тоже — темка. И вообще он никакой не Солженицын, а Солженицер… Так они и расстались, придерживаясь нейтралитета.

— А вот еще у нас регистрация партии обманутых вкладчиков. В народных массах это все в одном ряду — приватизация, «МММ».

— Да пошел ты на хер! Ты меня с Мавроди сравниваешь! Мне не интересно настроение масс.

— Почему это — не интересно?

— А я так устроен. Мне не интересны мнения народных масс и вообще заблуждения. Я, как человек разумный, должен стремиться к истине.

— Ни хера себе. Ты же писатель! И вдруг декларируешь, что тебе настроения народных масс неинтересны.

— Мне правда интересна. Как сказал вышеупомянутый Солженицын, «а ищет сердце правды».

— Значит, ты не писатель, а философ и мыслитель.

— Народные, понимаешь ли, массы. Да если б в Средние века шарообразность Земли поставили бы на голосование, что б было?

— Хуже бы не стало.

— Но и лучше б не стало. Ты б вот не смог мобильным телефоном пользоваться. И космической связью. Если б считалось, что она плоская.

— Наоборот, так было б лучше: поставил антенну одну на всю Землю, и звони хоть из Китая.

— Но Земля-то на самом деле круглая! Она не подчиняется заблуждениям большинства! Антенна-то не работала бы. А ты в нее деньги вложил.

— А может, она б работала? Откуда ты знаешь! Ты что-то сильно умный сегодня, как я посмотрю!

Хит 1995 года — залоговые аукционы. Про то, как делили богатства страны, откровенно и беспристрастно рассказывает Кох. Свинаренко в этот год всего лишь путешествовал по планете и командовал первым русским глянцевым журналом.

Бутылка четырнадцатая 1995 год

— Алик! Чем ты занимался в 95-м?

— Я что, на допросе?

— Хорошо. Ты не на допросе. Хорошо! Протокол ведь не ведется… Разве только мы сами себя пишем… Ну да ладно, я скажу. Занимался я тем же, что и в предыдущий год. Глянцевым журналом «Домовой» занимался.

— А «Лучшее перо „Коммерсанта“ — это было уже в прошлом? К тому моменту?

— Да нет же. «Домовой» тогда был — не знаю как сейчас — в составе Издательского

дома «Коммерсант».

— А в каком году ты последний раз написал в «Коммерсант»?

— В 99-м.

— А я — в 2003. Это была заметка про Ирак. Помнишь?

— Ну. Хорошая заметка была, бодрая. Так ты все-таки чем занимался в 95-м? Весь год залоговые аукционы проводил?

— Нет, они проводились один месяц. А к ним целый год шла подготовка. Версталась нормативная документация, выпускались всякие указы президента…

— А ты был кто у нас на тот момент?

— Первый зам председателя Госкомимущества. А начальником был Сергей Беляев.

— Что касается повестки дня, то есть года, то залоговые аукционы — самая интересная тема не только 95-го, но, может, и всей книги. Читатели ждут этого. Иные — со злорадством. Они говорят мне: «Ну-ка, ну-ка! И как же вы будете выкручиваться?» Вот ты меня обвиняешь, что я их поминаю всуе…

— А давай все-таки в режиме диалога действовать! Дай и я скажу. Вот ты считаешь, что это — кульминационный момент книги.

— Таково мнение ряда читателей. И они потирают руки в ожидании. Предвкушают.

— А, как мы отмоем черного кобеля? А я хочу сказать о своих ощущениях: мы же книгу не на потребу публике пишем, а для себя — мне кажется, дело писателей и война олигархов 97-го года…

— …были повеселее, да?

— Конечно! И для страны последствия были более значимыми. И в моей личной биографии это большее значение имело… После залоговых аукционов, какими бы скандальными они ни были, моя карьера даже пошла в гору — я после этого стал министром, потом вице-премьером… А после писательского дела я, напротив, пошел в отставку, получил уголовное дело… Поэтому субъективно события лета и осени 97-го года имели большее значение — для меня лично. Вот. И для страны, мне кажется, тоже. Потому что худо-бедно, а после залоговых аукционов образовался этот класс олигархов, который обеспечил приход Ельцина к власти в 96-м… А когда они переругались все в 97-м и началась эта война — все в конечном счете закончилось дефолтом, и я готов это доказать. Так вот, мне кажется, что кульминацией книги будет 97-й год. Хотя, безусловно, залоговые аукционы — яркое событие, обросшее своей мифологией, разделившее общество на две неравные части. Ярых сторонников и ярых противников. Так что, конечно же, об этом нужно говорить, и я готов выслушать твои претензии…

— Мы тут не будем брать в расчет позицию демонстраций под красным флагом…

— А были ли они, эти демонстрации?

— Я не раз видел митинги у музея Ленина. Флаги, пожилые люди с горящими глазами…

— Ну, это не залоговые аукционы. Это и «МММ», и ограбление народа, и «Эльцина под суд»… Все вместе. Разворовали страну… Это с ваучеров началось!

— Что касается лично меня, то я вот сейчас, пытаясь восстановить свои ощущения, могу сказать, что пробегал глазом все те заметки — а много про аукционы ведь писалось. И мое мнение было такое, что акулы что-то делят, кто-то кого-то объе…вает, — ну и пусть они этим занимаются, если им интересно. Кто-то пытался поймать за полу действующих лиц, кто-то орал, что некто подсудил кому-то… В «Коммерсанте» некоторые из писавших про экономику чуть не дрались в коридорах, обвиняя друг друга в пристрастности, в работе на кого-то из олигархов. Типа — «Мой олигарх выше и честней твоего, а я бесстрастней и бескорыстней тебя!»