Ясень и яблоня, кн. 2: Чёрный камень Эрхины
Шрифт:
Две такие похожие, как сестры-погодки, совсем молодые, невысокие ростом светловолосые девушки всем казались очень знакомыми, но никто, даже сам Аринлейв, не мог, в каком-то странном полузабытье, сообразить, кто же они. Одна из них была, казалось, без сознания и бессильно висела на руках у другой, которая тащила ее из воды на берег, выбиваясь из сил, путаясь в мокром платье, а светлые волосы бесчувственной девушки волочились по песку и цеплялись за камни.
Кто-то дрогнул; кто-то хотел помочь, но странное оцепенение, похожее на пресловутые «боевые оковы», не давало сдвинуться с места.
Наконец девушка справилась и вынесла подругу
И вот тут все ее узнали. Даже более молодые, из тех, кто никогда не видел Сольвейг Старшей, тотчас же догадались, что это она. Только она могла быть так проста и так прекрасна, только у нее белое лицо дышало такой добротой и заботой, оставаясь при этом отстраненным, призрачным, неживым…
Она улыбнулась, потом шагнула в волны и исчезла. Она ушла назад, в ту стихию, которая вот уже двадцать семь лет была ее домом, но не вытеснила из памяти прежнего дома, земного.
…Сэла открыла глаза и увидела над собой… небо. Она точно знала, что умерла, потому что бросилась в воду с обрыва на глубину в десять локтей, а черный камень с неудержимой силой тянул ее вниз. Она украла его у истинной хозяйки, много лет питавшей его своей силой, и он отомстил ей.
Она умерла, она попала в другой мир, где воздух был густ и плотен, как вода, где царил вечный мрак и золото в палатах Эгира служило вместо светильников. В доме с неоглядно широкими стенами шел пир, и она ходила между длинными столами, где сидели какие-то огромные люди… или великаны. Она тосковала, потому что помнила другой мир, она просила отпустить ее, и Сольвейг, ее сестра и подруга, просила вместе с ней. Ей говорили, что она умерла и не может вернуться, а она отвечала, что это ничего не значит, потому что ведь каждый человек умирает и рождается вновь – множество раз. И если уж она принесла им, владыкам моря, «глаз богини Бат» – порождение тьмы, то отчего же им не разрешить ей возродиться прямо сейчас – и в том же самом теле? А то же самое тело ей очень нужно – ведь их, живых, в этом теле, собственно, двое, и она ни за что не хотела бросить этого, второго…
И наконец их отпустили: Сольвейг взяла ее за руку и повела по тропам подводных течений вверх – к небу… или к поверхности воды.
Она лежала на площадке Пологого Холма, на которую тысячи раз в своей прежней жизни выпрыгивала из маленькой лодочки или с борта большого боевого корабля. Мокрая одежда и мокрые волосы опутали ее тяжелыми холодными оковами, но воздух, легкий воздух земли свободно входил в грудь, а небо наверху было еще более глубоким и беспредельным, чем пучины Эгира. Она опять очнулась дома, в Аскефьорде. И опять над ней склонился брат Аринлейв, который почему-то плакал, глупо размазывая слезы по носу – в первый раз за последние пятнадцать лет…
Когда Торвард впервые пришел в себя, ничего особенного увидеть ему не удалось, потому что он лежал лицом вниз. Надо же, тролли б их побрали, угораздило получить рану на спине – доказывай потом, что это они зашли сзади, а не он повернулся к ним в бою спиной… Голова шевелилась, хотя и болела. С кем он дрался, вспоминалось с трудом, туалы, улады и квитты перемешались и катались одним глупым суматошным клубком.
Когда его наконец подняли и перевернули, возле лежанки он увидел лица кюны
– Приветствую тебя, Торвард конунг, сын мой, ты родился заново! – сообщила ему кюна Хёрдис с самым торжественным видом.
– Кхм! – только и ответил конунг фьяллей, пытаясь прочистить горло и вспомнить хоть какие-нибудь слова.
Сэла поднесла к его рту деревянную чашку с водой и помогла глотнуть; Торвард поднял левую руку – правая не двигалась – и вцепился в чашку, прижав и ее пальцы. Он жадно глотал воду, проливая на грудь, потом оторвался, перевел дыхание и вопросительно посмотрела на Сэлу. Она не была бы его норной, если бы не понимала, что ему нужно.
– Аскефьорд наш, – сказала она. – Ты дома. Бергвида тролли унесли, Эйрёд конунг заперт между Медвежьей Долиной и Пологим Холмом. Роллауг жив, Халльмунд тоже. Про кого тебе еще сказать?
– Лучше ему узнать про себя самого! – вмешалась кюна Хёрдис. – Ты чудом выжил, Торвард конунг, сын мой! Собирайся с силами, они тебе теперь понадобятся. Эрхина прокляла тебя. Я, твоя мать, едва-едва успела переломить ее проклятье. Я дала тебе возможность сопротивляться ему, но все дальнейшее зависит от тебя самого. Отныне любовь твоя будет отравлена ненавистью, радость горечью, а победа досадой, и только от тебя зависит, сумеешь ли ты первое добыть из второго!
– И ничего теперь не выйдет из моего замысла женить тебя на Гроа! – вздохнул Роллауг, не такой веселый, как обычно. – Ведь теперь тебе можно любить только тех женщин, которые тебя ненавидят, а мне совсем не нужно, чтобы тебя ненавидела сестра моей жены! Ну, тут ей нашелся еще один жених. Это кюна Хладгуд придумала: раз уж мы поймали в силок старого Эйрёда конунга, может, нам заодно его женить? Не так уж он еще и стар, на самом-то деле. Я дам ему другую девушку взамен той, что мы с тобой утопили, и впредь он будет осторожнее размахивать своим мечом. А может, и сыном успеет обзавестись напоследок. Не Бергвиду же, в самом деле, Тиммерланд оставлять!
Но все это едва ли доходило до сознания Торварда. Эйрёд конунг и йомфру Гроа, даже Эрхина сейчас казались чем-то далеким и невнятным. Он все еще держал руку Сэлы вместе с чашкой и смотрел ей в лицо. Из всего, что он видел, слышал и вспоминал, это лицо было важнее всего. Она единственная сказала что-то важное. Аскефьорд наш… Или – наш Аскефьорд… Эти слова и были тем якорем, который удержал его на берегу. Ты дома… Да, теперь он дома. Дома ли? В нем сломалось что-то важное. Его судьба была обломана чьей-то сильной рукой, и его надолго отбросило от берега.
– А что с камнем? – хрипло выговорил он, и только Сэла разобрала, что он спросил.
– Он на дне, – ответила она. – Он слишком тяжелый для земли. Он принадлежит тьме и ушел во тьму.
Торвард помолчал, потом отвел глаза. Постепенно до него доходило все значение случившегося, и выражалось это значение только самыми нехорошими словами.
Сэла сжала его жесткую от мозолей руку. Она прекрасно его понимала: «глаз богини Бат» погиб и никогда не вернется к Эрхине. И он, Торвард, обещавший вернуть ей камень-амулет, словом и честью обязанный его вернуть, выходит, нарушил слово и обманул ее. И тут уже ничего нельзя исправить.