Яшмовая трость
Шрифт:
На протяжении многих лет Ренье оставался в числе «вечных спутников» Волошина, одним из постоянных героев его статей и заметок — от рецензии 1905 г. на «Живое прошлое» до поздней статьи «Анри де Ренье», многие годы остававшейся в архиве писателя. В промежутке — знаменитая лекция «Аполлон и мышь (творчество Анри де Ренье)», прочитанная 3 марта 1909 г. в здании Первого кадетского корпуса в Петербурге (среди слушателей были Брюсов и Анненский), а также программная статья «Анри де Ренье» (впервые — «Аполлон», 1910, N 4). И в статье, и особенно в лекции Волошин развивает предложенную Ницше концепцию деления искусства на «аполлиническое» — гармоническое, разумнее — и «дионисийское» — оргиастическое и страстное. Безоговорочно относя Ренье к «жрецам Аполлона», Волошин обнажает в его творчестве «горькое сознание своей мгновенности, своей преходимости», лежащее «в глубине аполлинического духа, который часто и настойчиво в самые ясные моменты свои
Мне кажется, не случайно Волошин берется за перевод именно «Маркиза д'Амеркёра» — шедевра ранней прозы Ренье, в котором страстная любовь писателя ко всему конечному, преходящему достигает своего высшего выражения. В этих семи небольших рассказах, связанных только образом главного героя (его фамилию — Amercoeur — приблизительно можно перевести на русский как «с горьким сердцем»), сюжет играет второстепенную роль, между тем как на первый план выступает «фон» — непрерывный поток деталей, образов, отдельных ощущений — недаром Волошин сравнивает стиль Ренье с текучей водой. Порою писатель, зачарованный изменчивой красотой мира, прямо сбивается на перечисление, словно средневековый хронист: «Разные чужеземные люди подымались на палубу. Мы принимали бородатых людей в одеждах из жирной кожи... Желтые и церемонные карлики предлагали нам шелковые коконы, резную слоновую кость, лаковые вещи и вырезанных из нефрита, похожего на лягушачью икру, насекомых и божков; негры протягивали нам легкие перья, осыпанные золотой пылью, а с одного уединенного острова прибыли к нам женщины с зеленоватой кожей, и они плясали, жонглируя красными губками».
Волошинский перевод «Маркиза д'Амеркёра», опубликованный впервые (не полностью) в шестом номере журнала «Аполлон» за1910 г. и вышедший отдельной книгой в 1912 г., великолепно характеризует не только совершенно особую манеру повествования Ренье, балансирующую на грани между ритмической прозой и свободным стихом, но и бунтарскую, до краев переполненную душу самого переводчика. Перед нами тот случай, когда «друг друга отражают зеркала, взаимно умножая отраженья». Отечественному читателю повезло: один из самых ярких в литературе образцов «прозы поэта» передан по-русски именно поэтом — вот почему при всех мелких недостатках и шероховатостях перевода редакторы «Academia» не решились изменить в нем ни слова.
Кроме «Маркиза...», Волошин не раз обращался и к стихотворным текстам Ренье. Среди них выделяется перевод поэмы «Кровь Марсия», напечатанный в 1914 г. в литературном альманахе «Аполлона». В поэме Ренье вольно толкует миф о силене, вступившем в состязание с Аполлоном и поплатившемся за свою дерзость. Главное различие между версией Ренье и мифом в том, что у французского поэта Марсий — победитель, а не побежденный. Согласно догадке современной исследовательницы Л.А. Евстигнеевой, Волошин, обращаясь к тексту поэмы, не мог не вспомнить о своем далеком предке, слепом бандуристе XVІІ в.: с него, как писал сам поэт в «Биографических сведениях», «поляки живьем содрали кожу, как с Марсия». Свободный стих, которым Волошин с середины 10-х годов часто пользуется в своих оригинальных произведениях, имеет одним из источников, наряду с одами Поля Клоделя, и верлибры Ренье.
...В страшном 1919-м корабли белой армии пристали к крымскому берегу возле поселка Коктебель, где находился знаменитый Дом (с большой буквы) Волошина, и начали обстреливать берег. Прятаться было некуда, и Волошин «сел за обычную литературную работу, продолжая переводить А. де Ренье... Мне как раз надо было перевести стихотворение «Пленный принц», — вспоминал впоследствии поэт. — Меня опять пленял его размер, и у меня была идея, как передать его по-русски. Но стих все не давался, было трудно. А здесь (просто ли я был возбужден и взволнован?) мне он дался необычайно легко и быстро, так что у меня стихотворение было уже написано, когда мне сказали, что внизу меня спрашивают офицеры...
— Ну как вам жилось при Советской власти? Неужели мы вас обстреляли?
— Вот, — я показал тетрадь с необсохшими еще чернилами, — вот моя работа во время бомбардировки...»
4
Статьи Волошина о Ренье появляются уже на новом этапе осмысления творчества писателя в России. Этап этот связан с возникновением «аполлинической» оппозиции символизму, выступавшей в разные годы с разными программами и под разными именами — кларизма, адамизма, акмеизма. Органом этой оппозиции стал основанный в 1909 году художественным критиком и поэтом Сергеем Маковским журнал «Аполлон», призванный как бы продолжить и развить традиции «Весов» — правда, уделяя при этом больше внимания проблемам изобразительного искусства, музыки и театра. Журнал сохранил ту открытость, которая была присуща «Весам», и даже часть их корреспондентов — так, в 1910 г. (N 4) Рене Гиль рецензировал на его страницах «Первую страсть» Ренье. Однако уже в первой редакционной декларации сотрудники
«Умоляю, будьте логичны, — пишет Кузмин, — ...логичны в замысле, в постройке произведения, в синтаксисе. Пренебрежение к логике... так чуждо человеческой природе, что, если вас заставят быстро назвать десять предметов, не имеющих между собою связи, вы едва ли сможете это сделать». В поисках образца композиционной стройности и ясности замысла Кузмин обращается к романской культуре: следует длинный перечень писателей, который замыкают Анатоль Франс и Ренье. «Нам особенно дорого имя последнего из авторов — не только как наиболее современного, но и как безошибочного мастера стиля, который не даст повода бояться за него, что он крышу дома empire загромоздит трубами или к греческому портику пристроит готическую колокольню».
Принципы «прекрасной ясности» получают развитие в романах, рассказах и повестях самого Кузмина, а также ряда молодых писателей, сотрудничающих в беллетристическом отделе «Аполлона», — Сергея Ауслендера, Александра Кондратьева, Бориса Садовского. Почти всем из них свойственны принципиальная ориентация на занимательный сюжет, ясная и сжатая манера повествования, а также тяга к художественной стилизации — совершенно особому феномену в искусстве, отнюдь не сводимому, как это порою делается, к механическому подражанию и тем более к литературной забаве. К образам столь дорогого для Ренье французского XVІІІ века обращаются и художники — Константин Сомов, Николай Сапунов и особенно Александр Бенуа, автор иллюстраций к «Маркизу д'Амеркёру». В попытках точно определить и узаконить искусство стилизации особое значение приобретают аналогичные опыты Ренье — прежде всего роман 1902 г. «По прихоти короля» («диссертация на доктора стиля», по остроумному замечанию критика Бориса Грифцова), а также ряд небольших вещей, объединенных впоследствии в сборнике «Дымка времени» (1909), — «Молодые господа де Невр», «Любовь и наслаждение», «Тибурций и его друзья» и ряд других. Кажется, впервые в России Ренье-прозаик затмевает Ренье-поэта.
В 1911 году Кузмин вместе с Е.M. Блиновой осуществляет перевод «Книги масок» Реми де Гурмона (опубликован в 1913 г.) — сборника импрессионистических характеристик французских литераторов, куда вошел и очерк о Ренье; в 1913 г. пишет предисловие к циклу стихов о Версале «Королевство вод», переведенному Верой Вертер (эта работа, так и не увидевшая в свое время света, впервые публикуется А.Г. Тимофеевым в настоящем издании), а затем, уже после революции, издает небольшую книжечку стихотворных переводов из Ренье «Семь любовных портретов» с иллюстрациями Д. Митрохина. Наконец, в 1923-1926 гг. Кузмин вместе с А.А. Смирновым и Федором Сологубом осуществляет редакцию собрания сочинений Ренье в издательстве «Academia», для которого выполняет ряд особенно сложных переводов — в том числе почти всего упомянутого выше «стилизованного» Ренье, а также программных романов «Живое прошлое», «Встречи г-на де Брео» и «Амфисбена».
Интересно, что сам Кузмин к этому времени совершенно потерял интерес к Ренье; в его собственном творчестве постулаты кларизма (которые он, как всякий большой писатель, и раньше-то никогда не принимал чересчур буквально) уступают место усложненной, герметичной поэтике, впитавшей влияние таких чуждых неоклассицизму парнасца Ренье направлений, как немецкий экспрессионизм или русское будетлянство.
«Я очень охладел к Ренье, — признается Кузмин в заметках “Чешуя в неводе”, — в нем положительно есть Ауслендер, слабость руки и очень обыкновенно. Замысел, подробности занятны, развитие и психология вялы... написано иногда прелестно, часто сухо и плоско, всегда вяло. Эстетический Чехов. Смешно сравнивать с Франсом». Сопоставление с Чеховым звучит в устах Кузмина почти убийственно, о чем свидетельствует другая заметка из того же цикла: «Чехов — очень местно, хотя и нагадил». Что же до дилеммы Ренье — Франс, то едва ли Кузмин вспомнил, что двенадцать лет назад в статье «О прекрасной ясности» уже поставил ее — и разрешил в пользу Ренье...