Ясновидец Пятаков

Бушковский Александр Сергеевич

У Жоркиного подъезда такси остановилось, и он, выходя, увидел Ирку. Она сидела на скамейке в коротком синем платье с голыми плечами и мёрзла. Рядом лежала её сумочка, кофта и бумажный пакет из магазина. Гаврик застыл, пытаясь сообразить и принять решение.

– Гарик, куда ты? – донёсся из машины сиплый ото сна голос Марины. – Мы что, уже приехали?

– Шеф, держи! – Гаврик сунулся обратно в такси и протянул водителю купюры. – Выручи, отвези её назад. Я догоню. – И он захлопнул дверь.

Такси тронулось. Ирка встала со скамейки. Вытащила из пакета бутылку

белого вина.

– Догонишь? – спокойно спросила она. – Ну, догоняй! А я-то, дура, с Димочкой рассорилась! Вот мне за это!

Она взяла бутылку за горлышко и легко, почти без брызг, разбила её о скамейку. В руке у неё осталась «розочка» с длинным лепестком.

– И мне, и тебе, и ему! – Ирка подняла левую руку и с каждым произнесённым словом стала сечь её острым обломком стекла. – И мне, и тебе, и ему! И ей заодно!

Она бросила горлышко на асфальт, села на скамейку и заплакала. Кровь, почти чёрная в сумерках, часто капала с пальцев бессильно опущенной руки. Преодолев первый испуг, Гаврик подбежал, наклонился, обхватил порезанную руку ладонью и сжал изо всей силы.

– Быстро! Пошла за мной! – крикнул он в лицо Ирке и потащил её в подъезд.

Она не сопротивлялась, стучала каблуками по лестнице вслед за ним и размазывала слёзы по лицу. Вбежав в квартиру, он посадил её в кресло и отлепил свои пальцы от порезов. Кровь уже почти перестала течь. Гаврик сдёрнул с расправленного дивана простыню и с треском оторвал от неё длинную полосу.

– Дай сюда, ну! – Он туго замотал ей руку и отошёл. – В травмпункт надо ехать.

Ирка сидела сгорбившись и здоровой рукой держала забинтованную, как куклу. С заплаканными глазами, растрёпанными кудрями и размазанной по лицу косметикой она вызывала у Гаврика жалость до боли и была страшно желанна.

– Только без тебя! – глухо проговорила она, встала и вышла в прихожую.

Оттуда позвонила. Гаврик расслышал только «приезжай за мной» и «тут недалеко», а потом она почти прокричала в трубку адрес и ушла в кухню. Встала у окна и стала смотреть в него не мигая. Гаврик стоял у окна в комнате. Через семь бесконечных минут к дому подъехал приземистый красный автомобиль, урчащий басом, и из него вылез брюнет в чёрной рубашке с подвёрнутыми рукавами и в светлых брюках. С виду он был на голову выше Гаврика и вдвое шире его в плечах.

Ира молча вышла и аккуратно прикрыла за собой двери. Из подъезда она выбежала, накинув на забинтованную руку кофточку. Брюнет усадил её справа на переднее сиденье, а сам сел за руль. Автомобиль уехал со двора, и стало совсем тихо.

Гаврик узнал потом, что Ира вышла за брюнета замуж и родила ему двух дочерей, Сашу и Настю. Он даже как-то раз видел её издалека с коляской, но не стал подходить. Зачем?

7

Ребята из нашей бригады каждый день навещали Алексея Алексеевича в больнице, но делали это строго по очереди, и не только из-за лени. Прозвище Чингисхан просто так, от впечатления фамилией, не дадут.

У нас в городке одно время ходили слухи, ничем,

правда, не подтверждённые, что в прошлом веке где-то за Уралом была у него банда численностью с Золотую Орду. Вольно грабила она бескрайние сибирские просторы, собирала дань с купцов, пока не схлестнулась с милицейской ратью или, может быть, с другой ордой, ещё страшнее, например, с Голубой. Вся в битве полегла, а Чингисхана победившие враги сожгли на погребальном костре, сделанном из его загородного дома. Возможно, после этих событий прозвище Феникс подошло бы Алексею Алексеевичу больше, однако вслух его никто не произносил.

Как и когда он восстал из пепла в тихом нашем месте, никто не знает, только однажды в порту появилась новая бригада грузчиков в опрятных синих робах. Её бригадиру, человеку могучей стати и обходительного обращения, прячущему под культурной рыжеватой бородой некрасивые ожоги, быстро и без видимых конфликтов удалось занять лучшие пристани для своих людей. Не знаю, как другие, но лично я, Михаил Медвежонок, попал в бригаду благодаря своему поэтическому дару, а также тонкому эстетическому чувству Алексея Алексеевича. Вышло это так.

Инженерно-технические и дорожно-строительные войска, в просторечье «стройбат», из рядов которых я к тому времени недавно демобилизовался, при всём неоднозначном к ним отношении со стороны некоторых слоёв общества сумели-таки достойно подготовить меня к гражданской жизни. Только понял я это не сразу, поначалу взявшись не за то занятие.

Мне, как я уже сказал, ещё в школе хотелось стать артистом, художником или поэтом, но мой отец, Станислав Михайлович, всегда говорил на это:

– Вот придёшь из армии, дурь из тебя лишняя выветрится, и делай, что посчитаешь правильным! Хочешь – пой, а хочешь – куй!

О службе моей в вооружённых силах можно составить отдельный опус, но здесь я этим заниматься не стану. Скажу только, что стремления к прекрасному стройбат не смог у меня отбить, хотя и пытался. И вот, вернувшись, я начал искать себе творческое занятие.

Это оказалось нелегко. На художника нужно было ехать учиться, следовательно, обладать финансовой независимостью, которой я пока не имел. Стихи мои почему-то никуда не брали, а единст-венным делом, где я мог явить свой талант перевоплощения, оказалась работа зазывалой в кафе-баре «Горячий город». Бар этот находится в самом начале Порт-шоссе, главной улицы нашего городка, и считается сердцем его вечерней жизни.

Решающим фактором, убедившим меня принять предложение хозяина кафе, было наличие сразу нескольких костюмов, так сказать, рабочей спецодежды. Здесь был и костюм гамбургера, и стаканчика жареной картошки, и бутылки колы с красной шапкой-пробкой. В тот день, когда я встретил Чингисхана, я был хот-догом. А ещё мне разрешали читать свои стихи. Не всякие, естественно, а тематические. Возможно, кого-то из прохожих и настораживал высокий человек в странном костюме и очках с сильными линзами, декламирующий гастрономические четверостишия, но у большинства эта картина вызывала улыбку и некий интерес. Мне иногда и на чай давали.