Ястреб Черной королевы
Шрифт:
– Саша… – мама с укором смотрит на отца.
– Хорошо, – говорит он, будто отвечая на какой-то вопрос, – Хорошо.
Отстраняется, прикрывает глаза, снова перебирает струны, и музыка льется в небо, но теперь – тихая, нежная, усыпляющая.
– Ты совсем замерз, Птенчик, – мама обнимает Андрея за плечи.
Симон насмешливо и ревниво хмыкает – он уже воображает себя взрослым и поэтому бывает очень противным, издеваясь и над тем, что мама называет Андрея детским прозвищем «Птенчик», и вообще над всеми этими телячьими нежностями.
Но мама тихо смеется, и обнимает Симона другой рукой. И говорит,
– Лети-лети, мой белый сокол, запутай след, сорви с крыла проклятый повод, наш ворон слеп… – повторила Лиза, и глаза ее были полны слез.
– Что это? – растеряно спросил Андрей.
– Мой папа тоже любил эту песню, – сказала Лиза дрожащим голосом.
– Я ее никогда не слышал… Никогда после этого… То есть, вообще…
– Еще бы ты ее слышал, – Лиза усмехнулась. И строго добавила: – И сам никому не говори про нее, понял?
– Почему?
– Она из запрещенных.
– Бывают запрещенные песни? – удивился Андрей.
– Есть много земель, мой друг Горацио, где не летали наши сокола, – в голосе Лизы была горечь, на губах – улыбка. – Просто не говори об этом. Если не хочешь… если не хочешь угодить на допрос к Инквизиторам, которых очень заинтересует, где ты ее мог слышать.
– Но я ведь…
– И им будет неважно, помнишь ты или нет – они просто вскроют твою память, как консервную банку – чтобы добраться до того, что им нужно.
Голос Лизы полон горечи и злости. И еще – гнева. Андрей никогда не слышал, чтобы об Инквизиторах говорили так. Значит, Лиза на самом деле – беглая преступница? Или… Лиза не сомневается в том, что Андрея будут допрашивать – и даже пытать – если он проговорится про эту странную песню. Но Андрей-то точно никакой не преступник! Он не делал ничего плохого!
Может, Андрей чего-то не знает об Инквизиторах? А Лиза – знает?…
У Андрея голова пошла кругом.
А самая главная странность – с этим воспоминанием, которое он только что рассказал Лизе.
– Знаешь, – осторожно сказал он. – Знаешь…
Это кажется диким и слегка безумным. Но Андрею надо это кому-то рассказать, потому что если он будет думать об этом сам, он точно запутается и возможно вообще свихнется.
– Знаешь, какая странность, – решился он. – Я только сейчас это вспомнил. Про песню. И то, как папа говорил про темноту и чудовищ. Раньше это воспоминание было короче. Просто костер, гитара, шашлыки… а потом мама зовет нас спать… Как будто кто-то вырезал кусок того вечера. Или как будто я сейчас это все придумал – про песню и темноту…
Он беспомощно посмотрел на Лизу, не понимая, что происходит. Вдруг она скажет – да, ты просто придумал. Но ведь она сама узнала эту песню про сокола?!
Лиза посмотрела на него с сочувствием. Потом мягко сказала:
– Так бывает, Андрей. Память – очень пластичная штука.
– Но я вспомнил!
– Да. Это как вырвать страницу из воспоминаний. Но ее нельзя уничтожить, можно только спрятать. Но раз она спрятана – то может и найтись. Какая-нибудь случайность. Триггер, спусковой крючок. Например, ночной лес вокруг – и твой старый страх темноты. Крик птицы. Или знакомый запах. Или вкус. Как будто подул ветер, разбросал листы бумаги – и тот, спрятанный внизу, бросил тебе под ноги. И вот – ты вспомнил то, что когда-то забыл.
Она замолчала. И Андрей молчал, растерянно думая над ее словами. Ему показалось – что-то изменилось. В нем самом. И, возможно, во всем мире – тоже. Как будто он шел по освещенной надежной дороге – и вдруг раз, выключили свет. И теперь кажется, что никакой дороги нет. Вокруг просто поле, густо заросшее высокой, невидимой в темноте, травой. Или не поле, а, например, трясина? И не найти даже следов, по которым можно вернуться назад. И страшно сделать следующий шаг. Потому что непонятно, куда теперь идти. И даже себе самому он не может верить. Какие еще воспоминания он забыл?
– Или, – добавила Лиза, – ты не сам забыл. Тебя заставили забыть.
Она внимательно посмотрела на Андрея, и ему почему-то стало не по себе под ее взглядом.
– Кстати, – мягко, почти мурлыкающе, добавила она, – об этом…
Ее глаза были странными – слишком яркими. Должно быть, свет из-за приоткрытой двери фургона так падал на ее лицо. Не могли же они светиться в темноте, как… у кошки?
– Кис-кис, – сказала Лиза. – Колючка!
И откуда-то из темноты к ступенькам фургона вдруг прыгнула серебряная кошка. Та самая которую Андрей видел утром, над упавшим Жоржем Соловьевым. Вблизи оказалось, что кошка довольно крупная, размером с рысь. На первый взгляд, она была будто отлита из какого-то серебристого текучего металла, может из ртути – но потом Андрей разглядел, что шкура у нее не гладкая, а покрыта короткой шерстью, и каждая шерстинка светится и мерцает, будто хрустальная. И глаза у нее тоже были серебряные, с острой точкой черного зрачка. Странные глаза, не кошачьи, скорее птичьи. И взгляд их такой завораживающий, что невозможно отвести глаза…
– А… – ошарашено пробормотал Андрей, удивляясь, почему это все его не пугает, и он даже умудрился не заорать: – что это… как… Это она?
– Значит, – почему-то довольно сказала Лиза, – ты ее, все-таки, видишь. Это отлично!
– Что? Что – отлично?!
– …Но как не вовремя, – с досадой добавила Лиза, – завтра как раз маг-осмотр, и пифия… Еще дорожные патрули. И пропускной пункт перед городом…
– О чем ты? Что вообще происходит?
– Тс-сс, не разбуди Симона, – голос Лизы опять стал мурлыкающим, тихим – и каким-то усыпляющим. И Андрею, который так и не мог до сих пор отвести взгляд от странных завораживающих глаз серебряной кошки, вдруг показалось, что это вообще все сон.