Ят
Шрифт:
– Лугун, – попробовал быстро сострить я, вновь отвлекая его.
– Угу, – кивнул Том и приготовился снова открыть рот, – тогда это…
На наше счастье, официант принёс заказ, и Тома удалось приглушить – он, правда, что-то бормотал сквозь язя, но неразборчиво и потому не столь опасно.
Закончив трапезу, мы поднялись из-за стола и, расплатившись, покинули ресторан, чтобы вновь окунуться в атмосферу развлечений и отвлечений, рекламируемых повсюду, для чего и пошли рассматривать афиши на соответствующей ближайшей афишной тумбе, увиденной
Рядом с тумбой на дереве сидела большая бело-чёрная птица с длинным хвостом. Вся в шерсти, она хрипло мяукала. Так-таки она осталась кошкой, напрасно я посчитал её за сороку. Моя близорукость подвела меня. Мы покосились на неё и принялись читать афишу под неустанный (неуставный? – кошка была явно не в форме) мяв.
Под деревом сидела вторая кошишка – длинная и лохматая – и, олизываясь, смотрела на товарку.
Афиша приглашала на диспут. Мы потопали туда прямиком, другой дороги не было. Как оказалось, диспут – чуть ли не кровавое зрелище, если судить по тому, что мы увидели.
Широкий круг зрителей окантовывал глабиаторскую арену – нечто среднее между гладиаторской и грабиаторской – где все, желающие показывать мастерство, показывали его.
Но сначала выступали гладиаторы-роботы – гибрид гладильной доски и радиатора, представленных зрителям в роли диспутантов. Они стояли на диспуте – спутались вдвоём. Либо произошла дисперсия пути: вот и разошлись пути-дороги вдруг…
Ушастники соревнования вышли на арену с большими торчащими ушами. Сначала молча стояли лицом к лицу, потом принялись осыпать друг друга кучами наукообразных оскорблений, из которых довольно-таки легко выкопались, применив встроенные лопато-захваты – специально приспособленные для рытья, копания и хватания выкопанного.
Затем один неожиданно выхватил из-за спины пару остро отточенных тезисов и метнул в противника. Тот молча отразил тезисы своими аргументами. Один оказался мягким, и тезис застрял. Второй тезис срикошетировал от более твёрдого аргумента, зацепив кого-то из зритеелей: зрители зеленели от страха, словно хвойные деревья. В зале раздался женский визг. Он раздавался всё шире и шире, пока двое служителей не стиснули его с боков и не укротили.
Первый диспутант умело пользовался инициативой, держа второго на расстоянии, но на мгновение расслабился, и тогда второй перехватил инициативу – тонкий синий прут – в свои руки, и нанёс мощный удар первому по уху. Зазвенели брызги, как капель весной. Летели они то от прута, то от уха, поочерёдно. Да и ухом ли было ухо? Скорее всего, наушничеством.
– Скажите, у них какая инициатива? – поинтересовался кто-то. – Частная или государственная?
– Разве можно применять государственную инициативу? На государственной столько печатей да подписей стоит, что ею и шевельнуть невозможно. Только частная. Она и гибкая в меру, и надёжная, потому что основана на личной заинтересованности.
– А полезная хоть?
– А как же! Как любой инструмент. В зависимости от того,
Рядом со мной переживал немолодой болельщик. Он не мог смотреть на столь дикое зрелище без содрогания. «Оно всегда успокаивает», – пояснил он, найдя во мне родственную душу. Вот и теперь, достав из кармана таблетку, он метнул её в рот, чуть содрогнувшись. «Карман и кармин», – подумал я. – Что между ними общего? А есть ещё камин и карниз… А карверх? И Кармен? Корвет? Харвей? Гарлем?»
На арене между тем продолжалась схватка: противники перепрыгивали по чёрным пенькам неодинаковой высоты. Они прыгали поочерёдно с одного на другой, стараясь удержаться и свалить противника.
– Смотрите, смотрите, – зашептали вокруг, – они пошли на различные ухищрения!
Но поскольку пеньки оказались очень скользкие, один из соперников скоро поскользнулся и сверзился вниз, пропоров бок о торчащий из пенька сучок.
– Хищные ухищрения, – прошептал кто-то рядом со мной.
Мы протолкались от арены и хотели убраться подальше. Но я остановился: я увидел – правда, со спины – человека, который нёс в руках большой мешок с резинкой-продёржкой в горловине… Стяжательство! И что-то в него собирал.
Уж не один ли из Сборщиков? Да нет, не может быть. Сборщики со стяжательством не ходят, тем более здесь. Скорее всего перед нами обыкновенный сборщик налогов.
Гид подтвердил мои подозрения:
– Видите кокарду? – кокарда серебрилась загребущей пятернёй. – Серебряная. Значит, младший инспектор. У старшего пятерня золотая.
– Сонька Золотая Ручка, – пробубнил Том.
– Налоги надо собирать, – пояснил Гид. – Иначе ничего не получится: несобранные налоги пропадают.
– Гниют? – спросил Том. – То есть подвергаются гниению?
– Гинеют, – ответил Гид, – то есть превращаются в гинею.
– В гиену? – не понял Том.
– В гиену позже, – усмехнулся Гид, – по иной причине.
– Из ятиков? – спросил я.
– Из любой валюты, если пустить сбор на самотёк.
– Гиенят, значит, – раздумчиво протянул Том.
– Сначала шакалят, после гиенят, – добавил я.
– Шакалят одни, а гиенить приходится другим, – вздохнул Гид.
– А что такое налоги? – переспросил Том. Как будто он о них уже спрашивал.
– Налоги – это кирпичи экономики, – ответствовал Гид.
– А-а, вот почему у сборщика морда кирпича просит! – догадался Том.
Сборщик между тем копошился в каком-то азарте, что напоминало как если бы какой-нибудь петушок или курочка… – ну, вы меня понимаете.
Скоро он разрыл всю кучу азарта и удалился к соседней куче, чего-то другого, где – похоже, по собственному разумению – принялся искать выгоду, копаясь в… Где именно, мы не досмотрели, ушли. Но воняло оттуда страшно.
– Здесь очень много азарта, – пояснил Гид.