Ят
Шрифт:
– А чего вы хотите добиться?
– Превратить немочь для начала хотя бы в мочь, а в лучшем случае – в мощь.
– Ну, это просто! – обрадовался Том. – Отрезаете «не», а вместо «ч» ставите «щ».
– Молодой человек, – врача шокировало Томовой некомпетентностью. – Это по правилам орфографии сделать легко, и то не всегда правильно. Понимаете? Легко, но неправильно. А в наших условиях… Нужно провести ряд сложнейших операций по удалению многослойного «не», а потом серию пластических по трансформации «ч» в «щ». А «не» обычно удаляются очень тяжело.
– Понятно, – протянул Том и заглянул в нечто вроде ванны, стоящей прямо в коридоре.
– Осторожно! – предупредил врач. – Не упадите.
– А что это?
– Обмороки.
– А… а вот тут уже, – пробормотал Том, указывая пальцем.
В глубоком обмороке лежал испуг. Рядом стояли обмороки помельче, но пустые.
Главврач, поморщившись, кивнул санитарам. Санитары подошли и укатили обморок с испугом.
– У меня тоже однажды случилось, – вспомнил один из врачей, – упал я как-то в обморок и безуспешно пытался из него выбраться. И если бы не санитар, который принёс и подал лестницу, неизвестно как бы я вылез оттуда.
Из соседней палаты послышались дикие крики.
– Что там? – ткнул Том пальцем.
– Буйная радость и буйный восторг.
– Мы их видели дикими…
– А это – буйные. Дикие надо одомашнивать, а буйные – смирять.
– Чем же вы их смиряете?
– Да вот, – врач указал на вешалку, где, расправленные, висели чёрные длинные рубашки с ещё более длинными белыми рукавами, достающими до пола. На второй вешалке висели аналогичные рубашки, но с широкими-преширокими чёрно-белыми полосами.
– Вот такое оно, смирение?
– Точно, – подтвердил санитар.
– А где его используют, кроме как для усмирения буйных радостей и восторгов?
– Против бунтарства, например.
– Где вы берёте столько смирения?
– Его доставляют из ближайшего монастыря, – пояснил врач, – там его производят.
– У вас и монастыри есть? – ахнул Том.
– Не у нас, на Ярмарке.
– Только оно бывает иногда с извратом, – вмешался другой врач, для которого применение смирения, видимо, являлось насущной проблемой, возможно, темой для диссертации.
– Как это?
– Там, где должна быть чёрная полоса, находится белая, и наоборот…
– Мне это напоминает споры о зебре, – заметил Том, – когда спорят: чёрная она с белыми полосами или белая с чёрными? Какая разница, где чёрная полоса, а где белая?
– Что вы! – врач возмутился. – Разве вам всё равно, начинается неделя с чёрного понедельника или с белого?
– Тогда начните её с белого воскресенья или белого вторника, – пожал плечами Том. – Это ведь условности.
– Это не условности. Вот – условности, – и врач вытащил из шкафчика букет подвяленных вобл. – Мы удалили их у одного субъекта, и он стал нормальным человеком.
– А у объекта удалить можете?
– Сейчас пытаемся проделать и это.
Мы, по-видимому, находились в отделении буйных, поскольку в следующей
Он лежал привязанный к кровати, но и в таком состоянии порывался куда-то бежать. Правда, это больше напоминало извивания гусеницы в соревнованиях по бегу на месте.
– А у этого что? – спросил я.
– Острая жажда власти, – прочитала сестра диагноз в истории болезни и добавила от себя: – В лёгкой форме.
Тот же диагноз значился и на табличке, висящей в ногах больного.
– Жажда власти? – удивился я, вспомнив кулак, или кукиш, болтающийся посреди грязной лужи. – Как же её пить-то? Или имеется в виду лужа?
– Потому-то он и здесь.
Я прислушался к бреду больного – или к больному бреду? Кто был более болен: человек или его мнение?
Сквозь бессмысленные нечленораздельные вопли прорывались иногда вполне понятные специфические слова. Слышалось что-то вроде «дай порулить!», «держите курс!» и другие сугубо технические термины, из которых я мог сделать вывод, что он работал или хотел работать если не капитаном теплохода, то, по крайней мере, стажёром. Стажёром-дирижёром.
Потом лексика сменилась, чаще стали слышны всхлипывания, перемежающиеся непрерывным бормотанием: «кредиты» – «иди ты» – «идиоты» – «кредиоты»; а после «пенсия» – «концессия» – «конфессия», а потом и вовсе что-то такое, из чего понять ничего было нельзя.
– Бюджетные отстегнования! – завопил он так отчаянно, что санитарка не выдержала и всадила в него укол успокоительного.
– Он выздоравливает, – пояснил главврач, – раньше было хуже.
– У-у-у! – подтвердили окружающие врачи.
– Доктор, а что такое политика, по вашему мнению? – спросил Том, колсясь, будто укололи его, а не больного.
– Ну-у… сложное понятие отражает сложное слово, – туманно пояснил врач. – «Поли» по-гречески означает «много», а тик – вполне медицинский термин, означающий непроизвольные подёргивания, тремор. Иначе можно сказать «политремор» или «поллитремор» – мор из-за поллитры. Но полностью я перевёл бы слово «политика» как «много тика», а поскольку «тик» есть сокращение мышц под воздействием реакции блуждающего нерва, то в целом «политика» означает «сплошные» или «постоянные дёрганья», или же «всё на нервах». Ужасная вещь. Нормальные люди её не переносят. Чтобы заниматься политикой, нужно иметь особый склад характера.
– Целый склад?
– Да. Иногда его путают с так называемыми «закромами Родины», но это совсем-совсем другое дело. Когда политики у власти, они используют «закрома Родины» в своих целях, но пока они до власти не дорвались, им нужно иметь собственный особый склад характера.
– Есть мнение, – вмешался в разговор пожилой врач с толстой папкой документов и большой ложкой в руке, которой он вмешался в разговор, – что политики самопроизвольно появляются в обществе на определённой стадии развития. Вроде гнили в перезревшем яблоке.