Яванская роза

Кессель Жозеф

— Боб, ты оригинал! — сказал я.

Я произнес это холодно, равнодушно. На самом деле я был в восхищении от человека, который умел так укрощать свои наклонности.

Больше того, я готов был забыть его вероломство. Я вновь обретал товарища. Я ждал лишь одного слова, оправдательного слова, — чтобы принести свои извинения. Ибо без такой компенсации я не мог все же отказаться от привилегированного положения правдолюбца.

В то время я был очень плохим психологом. Боб также. Заплатив, он считал меня своим должником. Чтобы

возобновить наши отношения, он ожидал от меня слов благодарности.

Естественно, как с одной, так и с другой стороны, слово не прозвучало.

Боб прошел со мной на палубу. Несмотря ни на что, некоторая искренность вернулась в наши отношения и мы больше не испытывали потребности избегать друг друга.

Боб прихватил с собой стакан коньяка. Я тоже. Не разговаривая, глядя в море, мы пили маленькими глотками. Моря совершенно не было видно. В нескольких метрах от нас нечто вроде водянистого, вязкого бельма сочилось с его поверхности и затягивало горизонт.

„Яванская роза" медленно продвигалась сквозь липкие потемки.

И эта медлительность постоянно напоминала мне, что мы приближались к цели.

„Мне необходимо что-то предпринять. Необходимо! Необходимо!"

Вот что я повторял про себя, как маньяк, не находя выхода моему возрастающему желанию.

Боб очень тихо произнес:

— Послушай!

Я прислушался и тоже различил странный шум. Он доносился из угла, который скрывала ведущая к полуюту лестница, отбрасывая тень, совершенно непроницаемую, особенно в такую чрезвычайно туманную погоду.

Этот шум походил то ли на скрип, то ли на стон.

Стараясь не шуметь, мы обошли лестницу, каждый со своей стороны.

Там, скрючившись под первыми ступеньками, сидел на корточках человек. По тому, как вздрагивали плечи, я узнал этого человека.

— Сэр Арчибальд! — воскликнул я.

— Молчите, во имя неба, молчите! — взмолился старый англичанин… — Я… я… — Рыдания прервали его речь.

Чтобы не напугать его, Боб прошептал ему на ухо:

— Что происходит, почтенный муж? Отчего вы плачете? Вы можете мне это сказать, я джентльмен и друг.

— Он… он… запретил мне посещать обеденный зал, — простонал сэр Арчибальд. — Он запретил мне пить. Он… он обращается со мной, как со своим рабом, это унизительно… это… это чудовищно… чудовищно для меня…

Слезы, всхлипывания снова стали душить его.

Даже в таком состоянии, раздавленный отчаянием, сэр Арчибальд не вызывал у меня жалости. Конечно, ее трудно было найти в наших сердцах, слишком молодых и уже очерствевших. Но думаю, что и любой другой человек, наделенный нормальной чувствительностью, не был бы способен испытывать к сэру Арчибальду ничего другого, кроме любопытства, смешанного с отвращением. Даже его боль, как и все прочие чувства, выглядела искусственной, пошлой, смешной.

Его рыдания напоминали звуки заржавевшего замка. Голос срывался на высоких нотах

ложной патетики. Его можно было сравнить с плохим актером.

— Он наказал меня. Он осмеливается меня наказывать, скотина! — взвизгнул вдруг сэр Арчибальд.

— Да кто? — нетерпеливо спросил я.

Я очень хорошо знал, о ком говорил сэр Арчибальд, но хотел вернуть его к реальности. Мне это удалось. Он выдохнул:

— Ван Бек.

— А за какой проступок?

Этот вопрос задал Боб. Но сэр Арчибальд ответил мне.

— Разве это вас касается? — воскликнул он. — Я обязан перед вами отчитываться? По какому праву вы допрашиваете меня?

Внезапный старческий гнев заставил его подняться. Его руки вцепились в кожаный ремень моей портупеи. Я отчетливо почувствовал, что он тряс меня благодаря не силе в руках, а их спазматическому содроганию.

— Вы во всем виноваты! — продолжал сэр Арчибальд. — Во всем! Во всем! Я ненавижу вас! Вы не можете себе представить как! Так же, как я ненавижу Ван Бека!

Это имя, несмотря на возбуждение, заставило сэра Арчибальда вспомнить об осторожности. Он понизил голос до совершенно неразборчивого бормотания.

— Ну хватит. Сделайте глоток! — резко приказал Боб.

И он сунул свой полупустой стакан в зубы сэра Арчибальда, которые так сильно застучали о край стакана, что в какую-то минуту мне показалось, что он разбился. Но на „Яванской розе" посуда была толстой и прочной.

Сэр Арчибальд проглотил коньяк до последней капли.

— Дай твой! — посоветовал Боб.

Машинально я протянул свой стакан сэру Арчибальду. Он жадно выпил.

— Вам лучше? — спросил Боб.

— Да… немного… немного… Спасибо… Но этого недостаточно.

— Раздобудь еще и постарайся, чтобы маленький малаец не упрямился. Это для меня. Твое присутствие здесь необязательно. Понял?

Я понял.

Если сэр Арчибальд будет иметь достаточно спиртного, он не двинется с места.

Одним прыжком я очутился в баре и сказал юнге:

— Отнеси на палубу, под лестницу, бутылку коньяка для моего товарища, и побыстрее.

— Сделаю.

— Подожди, это не все. Мне сейчас же нужен ключ от каюты номер три. Ничего не говори, бесполезно, он мне нужен, иначе я выломаю дверь. Никто в мире не помешает сделать это. Если произойдет несчастье, так по твоей вине.

Я слышал, как мальчик что-то прошептал по-малайски. Я разобрал только:

— Amok.

Юнга дал мне ключ.

VIII

Флоранс ждала меня. Я не нахожу другого слова, чтобы определить ее поведение. Она стояла за дверью, так что, толкнув дверь, я заставил притаившуюся за ней метиску податься назад и какое-то мгновение я ее не видел.

Я решил, что каюта пуста. И сейчас еще помню, с какой яростью я захлопнул за собой дверь. И тогда я увидел Флоранс и понял, что она меня ждала.