Язва

По узким проселочным дорогам, по широкому шоссе, по железнодорожным сообщениям, по большим городам, по шумным улицам, по залитым светом театрам, по притихшим ресторанам, по мирным семейным столовым и гостиным — бродят они.

Бродят, имея одну общую физиономию — исковерканную тоской, смесью ужаса и хитрости, смесью таинственности и многозначительности.

Некоторые с ними обращаются довольно сурово:

— Врете вы все.

— Я вру? Спасибо вам! О, как бы я хотел, чтобы это было ложью! Но нет… Я имею самые верные сведения, что это правда.

— Что правда?!

— Да

что наши дела на восточном театре войны не совсем тово…

— Именно?

— Немцы уже продвинулись до Мышекишек…

— Какие такие Мышекишки?

— Место такое есть: Мышекишки.

— Где?

— Ну, уж там не знаю где — у меня карты с собой нет, а уж вы мне поверьте: немцы уже под Мышекишками.

— Почему же штаб ничего не сообщает?

— Не знаю почему, но мне сказал Иван Захарыч.

— Офицер генеральнаго штаба?

— Нет, мой парикмахер. Но он имеет верные сведения. Видите ли, он бреет также и бакалейщика Поскудова, а денщик генерала Z закупает у Поскудова провизию. Вы понимаете?

Значительно прищуренный глаз. Лицо убежденное, тупо-уверенное в правоте. Оно говорит: «Вот, брат, я какой; стою у самого источника сенсационных сведений. Иван Захарыч с Поскудовым, врать не будут».

— Послушайте… А если Поскудов врет?

— Поскудов? Нет-с. Поскудов не врет! Зачем ему врать? Поскудов зря врать не будет.

Не такой это человек, Поскудов, чтобы врать. Отца родного зарежет, а не соврет.

— Ну, денщик соврал.

— Послушайте: ну как денщик может соврать? И скажет же человек такое, право.

Распространителю печальных сведений очевидно, смертельно жаль расстаться с так хорошо налаженным печальным сообщением, что немцы продвинулись до Мышекишек. Он выносил в себе это печальное сведение, взростил и без боя его не отдаст.

Ну, что ему такое эти Мышекишки? Никогда он там не был, на карте этого места найти не может, а если бы и нашел, так ведь он же, каналья, не знает: может быть, русские этот пункт и не хотели защищать? Может быть, у генералов были свои расчеты; может быть, несколько умных талантливых генералов, сидя дождливым осенним вечером в мокрой палатке вокруг разложенного на ящике из-под макарон плана, сказали друг другу: «А давайте, господа, нарочно отступим от Мышекишек, чтобы заманить неприятеля к Пильвишкам»… И может быть, все согласились с таким замысловатым планом, — и вот уже черные тени заколебались на освещенной парусине палатки, и вот уже несколько ординарцев, звучно шлепая по размокшей земле, поскакали по разным направлениям с приказом отступать на Пильвишки; да может быть, и так, что Мышекишек никаких и нет, и денщик генерала Z не прочь прилгнуть, чтобы получить у Поскудова даровую папироску, да и сам парикмахер Иван Захарыч едва ли толком донес — не расплескав наполовину, — полученное им известие.

Кажется — что такое Мышекишки, когда миллио ны бьются на доброй трети земного шара?

Но нет: жалко распространителю печальных сведений расстаться со своими Мышекишками и носится он с ними до тех пор, пока уж и немцы давно отброшены, изрядно перед этим поколоченные.

Встречаешь

распространителя печальных сведений. Говоришь ему:

— Вот вам и Мышекишки! Наши-то отбросили немцев на всех пунктах.

Горькая улыбка освещает многозначительное, кое-что знающее, чего никто не знает — лицо.

— Так-с, так-с. Мы, вы говорите, отбросили немцев? И где же это?

Противная морда. Самодовольная.

— Да что вы спрашиваете? Сообщение генерального штаба не читали, что ли?

Хитрость, ирония брызжет из глаз его.

— Вот оно что!.. Генеральный штаб сообщает? Так-с, так-с… А мне, представьте, Иван

Захарыч говорил другое. Знаете ли вы, что два батальона попали на фугасы…

— Да откуда он знает это, черт его подери? — не выдерживает спокойный слушатель.

— Иван Захарыч-то?

— Да!

— Парикмахер-то?

— Да!!!

Дежурное многозначительное выражение появляется на лице распространителя печальных сведений.

— Он, видите ли, бреет Поскудова… и… вы, конечно, сами понимаете.

— Ну? Не понимаю!!

— А у Поскудова забирает всю бакалею и москатель генеральский денщик Z.

— Да почему же ты, скверная этакая, изъеденная хронической печалью, каналья, не веришь моему генеральному штабу, а я должен верить твоему парикмахеру Ивану Захарычу?!

Эта фраза, к сожалению, говорится более смягченно и, потому, особенного влияния на распространителя сведений не оказывает.

Он сидит печальный, погруженный в глубокую задумчивость.

Вздыхает. С тоской во взоре говорит:

— И на французском театре дела совсем, совсем швах. Немцы уже отступили за Монтраше.

— За какое Монтраше?

— Такое есть Монтраше. Стратегический пункт.

— Но ведь немцы же отступили.

— Немцы.

— Почему же вы говорите, что дела плохи у французов?!

— А откуда вы знаете — почему немцы отступили? Может, у них был такой расчет, после которого они от Франции камня на камне не оставят.

— Однако, французские и английские газеты сообщают, что положение союзников превосходно.

— Ну, что там ваши газеты…

— А вы откуда знаете насчет Монтраше?!

— А как же! Иван Захарыч говорил.

— Послушайте, вы! Размазня треклятая. Еще когда вы говорили о денщике генерала Z — я не спорил. Но откуда Ивану Захарычу известно положение на французском фронте?! Что он, дядя Жоффра? Племянник лорда Китченера, ваш Иван Захарыч? Отвечайте вы, гнилая улитка!!

К глубочайшему сожалению, вышеизложенные вопросы поставлены распространителю в более умеренных выражениях.

— Иван Захарыч насчет Монтраше знает из верных источников. Тут, в одной технической конторе француз служит, так он его бреет. А тот, конечно, из посольства имеет все сведения…

Однажды я, выслушав от распространителя печальных вестей сообщение о зверствах немцев в Смоленске, сказал ему:

— А вот я вам тоже сообщу новость из верных источников. Печальная новость: немцы навели понтоны на Иртыш, перешли его и двигаются уже на Благовещенск.