Йеллоуфейс
Шрифт:
Но откуда, впрочем, такая зацикленность на Китае? Зачем себя ограничивать? Почему мне с таким же успехом не написать о русских эмигрантах или африканских беженцах? Как писательница, я никогда не стремилась увязывать свое творческое амплуа с Китаем; это вышло совершенно случайно. Кажется, один из моих прародителей или прародительниц имел еврейские корни; можно даже связаться с одной из моих тетушек и расспросить, проложив таким образом мостик к еврейской истории и мифологии. А еще я со слов матери знаю, что у нее среди предков значатся индейцы чероки. Может, стоит тоже разузнать — а вдруг обнаружится история связей, о которых я даже не подозревала?
Но,
Однажды мне встретилась поэтесса, которая всюду таскала с собой блокнотик и записывала туда по крайней мере одну куцую ремарку о каждой встрече, происходившей с ней по ходу дня. «Волосы баристы были отчаянно фиолетового цвета. Женщина за соседним столиком растягивала слово „да“, словно в попытке оттянуть время. Ругательства сыпались с языка швейцара ржавыми медяками».
«Я не столько создаю, сколько собираю, — объясняла поэтесса. — Мир сам по себе чрезвычайно богат. А я лишь превращаю разбросанность человеческой жизни в концентрат читательского переживания».
То же самое пробую и я в ходе своих ежедневных мелких дел в городе. Например, делаю какие-нибудь отрывочные заметки в химчистке: «Душная суетность, владелец либо грек, либо русский — это же не расизм, что я не могу разобрать, кто именно?» или в супермаркете на Кей-стрит: «При каждом ее приходе полки зазывно кичились посулами своей экологичности, но выходила она все с теми же чипсами и лапшой для скороварки». Строча что-нибудь на столике возле кассы, я чувствую себя воплощением меткой наблюдательности, но по возвращении домой не могу найти ни искорки в том, что создала. Все кажется пресным, как меню в диетической столовой.
Нужно двигаться дальше. Писать о вещах, которые белые люди не различают в своей повседневности.
Назавтра в середине дня я еду по зеленой ветке до Чайнатауна, в котором, несмотря на то что в Вашингтоне я живу уже почти пять лет, мне еще ни разу не доводилось быть. В груди слегка щемит (на Reddit пишут, что в Китайском квартале здесь самый высокий уровень преступности в городе), и когда я выхожу из станции метро, от всего этого места действительно веет угрожающей запущенностью. Я иду, засунув руки в карманы, где крепко сжимаю телефон и бумажник. Надо было, наверное, захватить с собой перцовый баллончик.
«А ну перестань быть взвинченной белой фифой, — командую я себе. — Это квартал с обычными людьми, а не зона боевых действий». Я не смогу узнать их историй, если буду вести себя как взбалмошная туристка.
Я прохожу мимо баптистской церкви Голгофы и фотографирую Арку Дружбы, что приветствует меня посреди квартала чудными оттенками бирюзы и золота. Значение символов на средней табличке мне неизвестно; надо будет потом посмотреть.
Хотя в культурном плане Чайнатаун ничего особенного не представляет. Я миную вначале Starbucks, затем Ruby Tuesday, Rita’s и Bed Bath & Beyond. Все эти магазины гордо красуются золотой или красной иероглификой
Живот подводит от голода, и я заныриваю в первую попавшуюся забегаловку с названием «Пельмэни у Мэня» (английские буквы едва проглядывают среди китайских иероглифов и вырезок из путеводителей, которыми обклеена витрина). Место кажется слегка запущенным — окна немыты, столы какие-то замызганные. Хотя разве это не признак настоящего китайского ресторана? Помнится, в Twitter писали: если заведение китайской кухни не прилагает никаких усилий к своей эстетике, это значит, что еда здесь потрясная. Или что владельцам на все наплевать.
Я здесь вообще одна. Что не обязательно плохо. Сейчас четыре часа дня — для обеда уже поздно, для ужина рано. Официантка молча ставит передо мной чумазого вида стакан с водой, кладет пластиковое меню и уходит.
Я оглядываюсь по сторонам, чувствуя себя в дурацком положении. Я явно вторглась в час отдыха сотрудников между готовкой и расселась тут, как королева без «ле». А в меню между тем нет ничего, что хотелось бы съесть. Оно сплошь состоит из каких-то суповых клецок с начинками. Что такое клецки для супа, я даже не знаю, но звучит совсем не аппетитно. А из входа на кухню тянет какой-то затхлостью, что тоже аппетита не прибавляет.
— Ну что, выбрали? — снова возникает рядом официантка с ручкой и блокнотом в руках.
— Ой, извините. Да.
Помешкав, я неуверенно указываю на первое, что попадается в меню. Уйти в такой момент уже невежливо.
— Мне, э-э, вот эти со свининой и луком-пореем. Можно?
— Шесть или двенадцать?
— Шесть, пожалуйста.
— Вареные или обжаренные?
— Э-э… Наверное, вареные?
— Угу.
Официантка хватает мое меню и, не говоря больше ни слова, устремляется обратно за кухню.
«Вот сучка», — мысленно прикладываю ее я, но тут вспоминаю, что дурной сервис, согласно тому самому твиту, — один из признаков хорошей китайской кухни. Ладно, посмотрим, каковы эти ваши суповые клецки; смотрите не обманите.
Я пробую сфокусироваться на позитиве. Во-первых, при должном внимании здесь можно найти неплохой материал для нарратива. Ну, скажем, трогательной истории о том, как ресторанчик в Чайнатауне разорился и как раз в этот момент со своей бездушной корпоративной работы увольняется дочь владельца, которая и возрождает семейный бизнес с помощью сообщества, социальных сетей и волшебного говорящего дракона. И даже об этой стервозной официантке можно придумать сочувственную историю, видоизменив ее личность. А может, и нет. Однако чем больше я об этом думаю, тем больше это напоминает сюжеты из «Рататуя» и «Мулан», вместе взятых.
«Перестань смотреть глазами белой», — остерегаю я себя. Невозможно сочинить истории об этих людях, если ты ничего о них не знаешь. Надо как-то разговорить местных. Познакомиться, понять, откуда они родом, вызнать какие-нибудь занимательные подробности, понятные только американцам китайского происхождения.
Кроме меня, здесь находится всего один человек — мужчина средних лет, вытирающий сейчас позади меня столы. Что ж, для затравки он подходит не больше и не меньше, чем любой другой.