Йестердэй
Шрифт:
[пауза]
[звонок телефона]
Привет мам. Я как раз… Да. Как раз собирался звонить. Нет. А что мириться, если мы не ссорились. Нет. Не хочу мешать. Скоро. Нет. Да. Поливаю каждый день. А как? Хорошо, ладно, так и буду. Ем. Передам. Ладно. Нет, о машине придется пока забыть. Не волнуйся. Заработаю. Ладно. Пока.
[Из файлов Василия Сретенского] К***** [продолжение]
<звонок>
К***** позвонила через год после своей свадьбы. Не день в день конечно, но примерно. За этот год он привык думать, что больше никогда с ней не встретится. И даже несколько раз не видел ее во сне. И даже два раза влюблялся. По крайней мере, ему хотелось так думать.
А она позвонила. Позвонила не ему, а его другу, у которого он был в эту самую минуту. И попросила дать ему трубку. Почему так, он никогда не знал, потому что не спрашивал. Может быть, просто потому что у друга его в то время застать было проще, чем дома. А может еще почему.
Она
Фильм они смотрели минут пять. Точнее, он смотрел минут пять, а потом она предложила пойти прогуляться. Почему нет, в Москве лето. Что интересно, со времени ее звонка прошли сутки, а он так и не успел подумать, зачем ему это надо. Они шли по пыльной тихой улице, он привычно смотрел под ноги, он говорила. Говорила те слова, что он потом много раз слышал от других женщин, правда без таких последствий. Что с мужем-художником ей трудно. Что год назад они все время смеялись. Ездили в Ленинград, в Талин. Жили в Москве, в съемной квартире. Им было очень хорошо вдвоем. Легко. Весело. Что сейчас он все время с ней спорит. Не дает ни слова сказать. Чтобы она не делала, он недоволен. Она устала, вернулась к маме. Он молчал, слушал. Это же в первый раз было, он не зал что в таких случаях говорят. И делают.
К***** предложила «быть вместе». О любви говорить, как-то не получалось. Она все знала про него. Он теперь – про нее. «Почему я»? – только спросил он. «Ты мне нужен, – сказал она. – Ты надежный».
Ну, нужен, так нужен.<розы>
На следующее утро, часов в семь, он вошел в подъезд ее дома, поднялся на третий этаж, прикрепил к ручке двери ее квартиры большой букет роз и ушел. Потом они говорили по телефону, вечером встречались в городе, но про цветы она молчала. На следующий день и еще пять дней он привозил ей букеты роз, оставляя их у двери. Очень романтично. Наступило воскресенье, они договорились пойти куда-то вместе. Он заехал за ней, поднялся на третий этаж, позвонил, и ему открыла незнакомая девушка. Он перепутал. К***** жила на четвертом этаже.
<ночь>
Вот так все и пошло наперекосяк. Она жила у мамы, отказывалась разводиться. Он жил у своих родителей, пытаясь найти квартиру или комнату, но так чтобы не снимать. Ему как будто присмотрели какую-то дальнюю тетушку с двухкомнатной квартирой. Родня решала, что лучше: разменять двушку или поселить его с К***** у этой тетушки.
Он дарил ей цветы, уже без всяких фокусов, они ходили в кафе и кино. И так почти полгода. Он давно уже понял, что не может даже поцеловать ее. То есть может, она не против, но не хочет. То есть хочет, конечно же, но то, что она только не против, лишало его желание всякого смысла. Так что его желание окуклилось. Он просто был рядом с ней: добрый, веселый, грустный, отзывчивый. И все. К*****, казалось, чего-то все время ждала от него. А он уже давно собирался серьезно подумать о том, чтобы решиться собраться что-нибудь предпринять.
Тут подошел его день рожденья. Он отмечал его в своей новой студенческой кампании и решил пригласить ее в общежитие на Вернадского. Она согласилась. Потом передумала. Потом снова согласилась, потом долго сидела на лавочке, на станции метро. Он молча стоял рядом. Друзья-однокурсники ждали в общаге.
В конце концов, они пришли. Было весело. Ему так казалось. Часа чрез три-четыре друзья-москвичи одной компанией пошли к метро, по дороге валяя друг друга в сугробах. Остальные расползлись по своим комнатам. Они остались вдвоем.
Вот это и была их первая и последняя ночь. Прошла она кое-как. Настолько кое-как, что он хотел бы думать, что не было этого дня рождения и этой ночи. А других ночей не был совершенно точно.
Прошло столько то времени, и К***** сказала, что ждет ребенка. Она по-прежнему не собиралась разводиться. У него по-прежнему ничего не получалось с жильем. И с К***** тоже. А другие женщины его не интересовали. К***** рассорилась с матерью, сняла комнату. Он приходил к ней туда каждый день, приносил соки, фрукты. Что-то готовил. Они много разговаривали, он шутил, она иногда плакала. Он оставался на ночь, не понимая зачем. Вновь настало лето. Они много гуляли, ходили зоопарк. Он мало спал в то время, и иногда ему казалось, что сон – это его настоящая жизнь.<мальчик>
«Он только мой». Так сказала К*****, когда он пришел посмотреть на сына. Ее сына. Из роддома К***** забрала помирившая с ней мама. Она и увезла К***** в свою квартиру в доме-башне на берегу канала. Он приезжал туда посреди дня, привозил фрукты и соки, коробки подгузников, ходил за бутылочками с детским питанием, пока не узнал, что муж-художник делает все тоже само, но в другие дни.
«Это не правильно», говорил он, не совсем понимая, что имеет в виду. «И это не может продолжаться бесконечно». К***** молчала, кормила ребенка, казалось, чего-то ждала. От него?
Вскоре К*** вернулась к мужу.
Вскоре он женился. На девушке, которая когда-то садилась рядом с ним у костра. И они жили вместе долго и счастливо. Только детей у них почему-то не было.Кассета 18.
– Поол?
– Ага. Сей… час. Что?
– Ты ведь знал, что я никакой не детектив?
– Когда?
– Когда к Марату ходил.
– Знал. И знал, что ты знаешь, что я знаю.
– Подумаешь. Я и сама знала, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь.
– Да? А я знал, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь, что я знаю.
– Не мог ты этого знать! Я сама об этом только что узнала.
[пауза]
– А что ты хочешь знать?
– Ну, хотя бы кто ты на самом деле.
– Тебе не понравится…
– … сказала она и томно затянулась длинной черной сигаретой. Положив ногу на ногу, она чуть откинулась назад. Пышная копна рыжих волос рассыпалась у нее по плечам. Увидев подвязки ее чулок, он замер. В горле пересохло. Переложив револьвер из правой руки в левую…
– …ногу…
– … руку он вытащил из заднего кармана плоскую флягу и сделал три больших глотка. Гортань обожгло. «Опять Марта перестаралась, – подумал он, – чересчур горячий кофе налила во фляжку». Мысль о Марте была ему неприятна…
– Пол.
– Извини, понесло. Ты мне что-то в этом духе хотела рассказать?
– Я тебе правду хотела сказать. Только…
– … она мне не понравится.[пауза]
– То есть ты инкуб.
– Нет, Поол. Инкубы – мужского рода. Тогда уж надо говорить суккуб. Но это не политкорректно. Лучше так не говори. Кто-то может обидеться. Это все равно, что барабашкой обозвать.
– А как надо говорить?
– Много-много лет назад…
– В тридесятом царстве.
– Нет, здесь. Таких как я, называли богами и богинями. Потом – стражами. Но сейчас так говорить не полагается. Иван твой хороший термин нашел – Дивы. Или можно Дэями называть…
– Значит ты богиня.
– Ну… как бы.
– Ну да. А лет тебе сколько?
– Я же говорила. Двадцать два. Но в наш год помещается 49 ваших.
– Да ладно…[пауза]
– Хорошо. Ладно. Пусть. Хотя звучит все это неубедительно. Я видел твое отражение.
– Когда нужно отражение оно есть.
– Ну, должны же сверхъестественные вещи. Чудеса какие-нибудь.
– Они происходят постоянно. Только ты их не замечаешь. Например, когда ты переходишь улицу, сколько машин проезжает перед тобой?
– Четыре. Нет, уже несколько дней как одна – две. А вчера вообще ни одной. Просто переходил и все.
– Тетка толстая локтем в живот давно толкала?
– Не помню.
– Ну и какие чудеса тебе еще нужны?
– Что-нибудь более наглядное.
– Хорошо. Так пойдет?
– …
– Пойдет?
– А можно все обратно вернуть?[пауза]
– Как ты это сделала?
– Материя едина и составляет всё. Она может принимать любые формы, но лишь до того, как приобретет тот или иной вид одного из трех царств природы. Конец цитаты. На самом деле ничего не было. Ты это просто увидел.
– А ты куда делась?
– Никуда. Я и была она. Теперь ты веришь?
– Аааэээээ…. Слушай, а может это все бред? Может, я попал в аварию под рекламным щитом с картиной Лехи Сербова, лежу теперь в коме в больнице, а мне это все видится? Как у Йена Бэнкса в романе… как его… ну вот, забыл. А врачи, тем временем, решают: отключить меня от системы искусственного питания, или подождать еще недельку.
– Хочешь, я тебя ущипну?
– Да. Нет. Нет, ну больно же.[пауза]
– Ладно. Предположим. Ты богиня.
– Мы так больше не…
– Понял, понял. А Карина тебе зачем? Она что провинилась перед кем-то из ваших?
– Можно и так сказать. Но это было очень давно. Дело в том, что она – Тир.
– Тир? Место, где стреляют по мишеням?
– Нет. Тир из поколения титанов. Или Дэвов. Тех, что предшествовали богам. Большинство титанов, отказавшихся сотрудничать с богами, попали в Тартар. А Тиры избрали материальную форму существования, и ушли к людям. В древности Тиров отождествляли со змеями. Я тут у твоего друга файл нашла про них, почитай, там все понятно.
– Хорошо. Почитаю. Но тебе-то Карина зачем?
– Это моя работа. Отделять титанов от людей. Передавать их службе сопровождения.
– Сопровождения куда?
– В Тартар.
– Да ладно. Под землю, где нет солнечного света? Где катят свои волны Коцит и Ахеронт? Где «по мрачным полям, заросшими бледными цветами асфодела носятся»… Я по мифам Древней Греции на первом курсе доклад делал. Забыл, кто носится?
– Кто надо, тот и носится Пол. Какое тебе дело.
– Ну, как. Ты мою одноклассницу в царство теней спровадить хочешь… А вот: «Носятся бесплотные, легкие тени умерших». А мне, значит, какое дело? Мне интересно. Там, правда, нет ни света, ни чувств?
– Типа того. А в терминах твоего друга Ивана – обедненная волновая среда.
– Лагерь, значит. Зона для…
– Мы так не говорим. Это…
– Ага. Не политкорректно.[пауза]
– А все же, почему именно ты?
– Я хорошо знаю местность. И людей.
– Это как?
– Народы этого места были под нашим покровительством. Карины. Моем. Других… тоже. До введения единобожия, конечно.
– Это ямики что-ли? Которые тут жили до Юрия Долгорукова?
– Народ ямь. Твоя мама, между прочим, из этого народа.
– А отец?
– Отец – нет.
– Значит я полуямик?
– Значит так.
– И должен тебе поклоняться?
– Сейчас, увы, нет. Хотя…[пауза]