Йоч. Бизнес с подсознанием

Кожуров Михаил

Хотя нужно лишь повнимательнее присмотреться к сердцу… С чего все решили, что глянцевая красавица с обложки модного журнала умна, добра и милосердна? Мы ломаем голову, как покорить придуманный нами замок, осаждаем иллюзорные стены, а какое-нибудь хамло с разбегу высаживает ногой дверь в общем-то не самой изящной, но абсолютно реальной избушки. Вадик был мальчиком интеллигентным, начитанным и воспитанным в уважительном отношении к женщинам, поэтому стены возвел под стать своему внутреннему миру: высокие, неприступные и божественно прекрасные. Битва с самим собой обещала неминуемое поражение.

Какие у Саши были глаза? Большие и серые. Вадик видел в них не пошлые озера и океаны, способные его утопить. Он ощущал безмятежный покой, вмещающий всю красоту и гармонию потерянного известно кем рая, за который можно отдать что угодно. Блаженство существовало не где-то и когда-то, а находилось прямо перед ним. И брови над

этими вратами в счастье казались крыльями, способными туда унести. Маленькие алые губы вдруг складывались в такую обаятельную улыбку с крохотными ямочками на щеках, что, казалось, так и выглядит в раю искренняя радость. И все это на трогательно- наивном лице совсем еще юной девушки (все-таки что-то недопонял Цой в своей «Восьмикласснице», слишком легкомысленно пройдя мимо этого страшного оружия). Бронебойный снаряд, в котором женская и по-взрослому сокрушительная красота еще скрывается в невинном детстве. И рассчитывавший, казалось бы, на мягкий, игрушечный выстрел, Вадик получил удар ломового вольфрамового сердечника, спрятанного внутри. От такой коварной неожиданности сердце замерло на секунду и лопнуло.

Поначалу он не воспринял свое новое состояние как трагедию. Чувство было пьянящим, многообещающим и неизвестным. Болевой шок – ну, что тут скажешь. А потом сердце заволокло пеленой мучительной неопределенности. Почему-то вспомнилось, что самоубийц хоронят за оградой кладбища, и если бы покойники что-то чувствовали, то наверняка могли разделить его тоску по отлучению от божественной благодати. Вадик не мог существовать без Саши, так же как создатель не отделим от собственной фантазии.

Сначала Егоров просто пытался встречаться с ней «случайно» на переменах. Он придумывал различные хитроумные планы и маршруты, чтобы не раскрыть себя. В конце концов не выдержал и установил норматив – пересекаться с Сашей не более одного раза в день. Через два дня правило было нарушено. Ощущение своей слабости, да еще по отношению к другому человеку, серьезно пугало, но совсем не останавливало. Попутно выяснилось, что его сероглазая мечта ходит в спортивную секцию по волейболу. Это давало неожиданный дополнительный бонус для встреч, хоть и односторонний. Сколько часов он провел в непогоду на улице, наблюдая через огромные окна спортзала, как она двигается… Какая к черту горная лань? Вскрики, удары и рывки вскрывали не столько грацию движений, сколько эмоциональную сферу девушки. Это сулило нечто новое, очаровывающее и непознанное.

Художественные романы такого не описывали, так же как ничего подобного в теме отношений полов не объясняла дворовая пошлятина. Рай в глазах Саши не был постоянным – он играл красками эмоций так, что иногда становился виден ад. Это завораживало еще больше и рвало сознание на мелкие кусочки восхитительных фантазий. Но мучительные минуты блаженства у равнодушных окон спортзала пока заканчивались только часами школьных ожиданий.

Правда, пару раз у Егорова был шанс завязать знакомство с объектом своих воздыханий. Однажды в холле перед учительской он наткнулся на кучку ребят вместе с Сашей и Дашей. Его позвали. Разговор шел о «Мастере и Маргарите». Казалось бы, выигрышная тема, давно обмусоленная со всех сторон с Исаевым, не могла подвести. Но дьявол оказался не в романе, а в самом Вадике. Всячески желая произвести впечатление, но не имея опыта в общении с девушками, он занял привычное доминирующее высокомерное положение, как в разговоре с пацанами. А на самом деле была нужна доброжелательная и остроумная позиция, способная тронуть девичье сердце. И вместо интересного начитанного парня с чувством юмора его сочли высокомерным зазнайкой, как и на снежной крепости. Приветствие граблей раздражает, даже если знаком с ними с детства.

Второй раз тоже вышел неудачным. Он встретил Сашу в мамином кабинете и, начав разговор, очень рассчитывал, что мама засобирается домой и они наконец-то останутся наедине. Надежда Аркадьевна и правда ушла домой… прихватив с собой сына. Все его протесты были жестко отметены на том простом основании, что сын обязан помочь матери по хозяйству. Ибо кто еще?

Третий раз он выглядел перед Сашей просто нелепо. Это была катастрофа, толкнувшая Егорова на последний шаг. Вместо того, чтобы терпеливо подбирать ключи к замку с принцессой, Вадик решил устроить штурм крепости. На школьной дискотеке, дождавшись медляка, он пригласил ее на танец и в процессе вывалил все как есть. Все, чего Егоров добился, так это испуга: и своего – от храбрости, и Сашиного – от неожиданности. Во взаимности ему отказали.

«П****ц», – резюмировал Исаев, выслушав на следующий день стенания друга. Среда не ограждала приятеля от овладения нецензурной, но не менее могучей лексикой, зато давала возможность поднять его оценку среди сверстников до уровня взрослого в подростковых понятиях.

Начались тусклые унылые

дни. Показываться на глаза Саше он боялся, из радостей остались только окна спортзала. Как Вадик закончил школу и поступил в институт, ему самому было непонятно. На учебу он забил где-то с середины десятого класса. Но заложенные ранее знания сработали и все-таки втащили его в студенческую жизнь. Мама, все еще мечтавшая о создании учительской династии, катком прошлась по планам отпрыска о поступлении в медицинский институт. Светкин отец оказал влияние в выборе профессии не только на свою дочь, но заодно и на соседского мальчишку. Но плетью обуха не перешибешь, а Надежда Аркадьевна в плане упорства скорее напоминала гидравлический пресс. В результате чего Вадим стал студентом химико-биологического факультета педагогического института. Специальности биолога не было, поэтому пресс смирился с химией, как с попутно-неизбежным злом.

А Вадику пришлось смириться не только с насилием над выбором профессии, но и с нелюбимой тогда Тулой. Этот город вызывал болезненное неприятие то ли из-за ужасно потрепанного транспорта, то ли из-за маячившей на площади перед автовокзалом ленинской фразы: «Значение Тулы для республики огромно». И пока кое-кто из окружающих все еще пребывал в идеологическом угаре, Вадика напрягало далеко не всем известное ее продолжение: «…потому что народ здесь не наш, и за ним нужен глаз да глаз». Перспективы бытия в таком стремном обществе пугали.

Парадоксально, но тренировки только помогли с поступлением. Они спасали его и позволяли хоть на время забыть о крыльях, уносящих в серый блаженный рай.

Глава 2. Укрощение ума

Что может дать лучшая пора жизни? Да все! Иначе какая она к черту лучшая! И вот это все затмила собой первая любовь. Она придавила своим удушающе-неподъемным грузом практически все остальные интересы и эмоции, оставив одно лишь ноющее страдание. Пить этот мерзкий напиток предполагаюсь долго и в полном одиночестве. Он понимал, что с навязчивыми грезами о Саше нужно расстаться. Да, рай, да, счастье, но видать не его, не его. Вылететь из института по причине неразделенной любви может и романтично, но быть отчисленным за неуспеваемость уже с первого курса – просто глупо. Это осознание пришло не сразу. Вадик прилежно ходил на все занятия, но не учился. Не учился. Внутри его дипломата с конспектами и книгами вместе с любовной тоской была приколота фотография Саши. Глазастые однокурсницы высмотрели в мелькавшем изредка фото женские черты, и прозвище «Мастер без Маргариты» приклеилось к Егорову до конца курса.

Трудно было понять, почему именно эти слова родились в чьей-то голове. Может, их привел оккультными тропами мистический романтизм Булгакова, а может – жалость окружающих к бедному пареньку из сельской глубинки, растерянно наблюдающему свое барахтанье в водовороте городской жизни. Впрочем, мало ли какого мусора наметает детство наперегонки с юностью в головы первокурсниц. Но Вадику это прозвище нравилось, тем более оно ходило только в женской среде. Что-то было в нем от старомодно-романтического флера и в то же время дающего надежду на то, что его Маргарита пробьется через все условности надвигающегося Воланда к своему Мастеру. Вадику, разумеется.

Тройка с минусом в первой же сессии заставила Егорова осознать ужас своего положения и заняться не романтическими прозвищами однокурсниц, а более серьезными делами. Любовная тоска столкнулась лоб в лоб с ударом по самооценке. И Вадика это задело. Раскаченное кулаками самомнение и так оказалось отвергнуто, а тут еще ставились под сомнения его интеллектуальные способности. Самолюбие лихо рванулось в бой и отвоевало у тотальных мучений хоть и крохотный, зато стратегически важный участок сознания. Он позволял концентрировать ум не только на предмете обожания. Страдать от неразделенной любви может и романтично, но превратиться в недалекого презираемого всеми двое-троечника – совсем другое. Библейский грех гордыни оказался как нельзя кстати, хоть и не решал проблему до конца. Сашу нужно было срочно выставлять из сердца и гнать из головы. Благо что в своем родном поселке он появлялся теперь только на выходных и практически ее не видел, но все равно нужны были совсем другие, гораздо более радикальные меры. Егоров расширил фронт наступления, убрав Сашино фото из дипломата и сократив число поездок домой, – помогло слабо. Сила слова, сила кулака, сила намерения тоже не решали вопрос. Теоретически сила слова могла бы помочь, но на сознательном уровне манипуляция с любимым человеком казалась мерзкой и тошнотворно-унизительной процедурой, а на подсознательном – интуиция давала понять бесперспективность подобного занятия. Разводить предполагалось свои же иллюзии – это был бы уже полный абсурд. К тому же юношеский максимализм бубнил, что Вадика должны любить уже за сам факт его существования, и опыту пока нечего было возразить в ответ.