Йод
Шрифт:
– Говорю тебе, запрись и книги пиши, – посоветовал Иван.
– Книги? Их не надо писать. Они сами пишутся. Но где я возьму материал, если запрусь? Нельзя только сочинять и больше ничего не делать.
– Путешествуй и собирай материал.
Я засмеялся.
– Эх ты. А еще в издательстве работаешь. Путешествовать и собирать – это метод журналиста. Материалом надо пропитаться. В материале надо год прожить. Или два. Чем больше – тем лучше. Чтобы в начале тебя встретили как родного, а в конце – побили ногами. Как «Ангелы ада» побили Хантера
Иван покачал головой.
– Ты слишком привередлив. Тогда ищи место, где тебя побьют ногами.
– Я уже был везде, где бьют ногами.
– Не везде, – возразил брат. – Могу посоветовать несколько интересных адресов, где ты еще не был и где тебя качественно побьют ногами.
Он показал большим пальцем себе за спину.
– Вон сидят двое, видишь?
– Которые на мотоциклах?
– Да. Иди и скажи им что-нибудь... Грубое. Мне кажется, они сразу удовлетворят твою потребность.
Тем временем официантка устанавливала перед каждым атлетом блюдо с тигровыми креветками, причем брюнет тщательно обнюхал свою порцайку.
– Скажи им что-нибудь простое, – тихо предложил брат. – Например, что они – пидоры. И они все сделают как надо. Квалифицированно замесят и ногами и руками...
Некоторое время я наблюдал за мотоциклетными великанами. Что-то было в них не то, великаны были слишком гладкие и нарядные, и их рубахи слишком рельефно подчеркивали дельтовидное и трехглавое мясо. Дамы поедали их глазами. Я смотрел, пользуясь тем, что атлеты занимались исключительно друг другом либо своей дорогостоящей пищей. Наконец дождался: один атлет протянул татуированную длань и нежно погладил другого по запястью.
Это была очень красивая пара. Не хуже чем Дольче с Габбаной.
– Нет, брат, – пробормотал я. – Этим ребятам мне нечего сказать.
– Как хочешь.
– Так что мне делать?
– Не знаю, – сказал Иван. – Сам думай. Ты малый крепкий, ты всегда находил себе дело. И сейчас найдешь. Я понял так, что ты хочешь дело, но чтобы без бизнеса.
– Именно так.
– Но дело – это и есть «бизнес», по-английски.
– А я русский.
– Может, тебе в монастырь удалиться? И даже лучше – не в православный? Типа буддийского дацана?
– Миронов прожил в дацане почти год. Говорит, ничего особенного. Говорю тебе, я не хочу искать внутри себя, я хочу искать снаружи.
– Снаружи для тебя есть только одно настоящее дело, – твердо сказал Иван.
– Расскажи.
– Политика.
Мне стало весело.
– Политика? А что это такое? Какую политику ты имеешь в виду, брат? Современную публичную политику, которая на самом деле – клоунада? Или настоящую, тайную, подковерную политику, куда ни меня, ни тебя никогда не пустят, поскольку мы рылами не вышли?
– Займись, – мягко повторил Иван. – Там разберешься.
Надо же, подумал я. Политика. Может, мне создать подпольную революционную организацию? Удалиться в Разлив, пожить
– У меня нет ни копья, Иван. Я голодранец. Пять тыщ долларов сбережений и десять тыщ долларов долгов. Что будет кушать семья начинающего политика, пока он разберется что к чему?
Брат сменил позу на более напряженную, посмотрел на часы, потом на меня. 11
– Извини, мне пора.
Он отодвинул чашку и полез за деньгами.
– Оставь, – попросил я. – Угощаю.
Иван потушил сигарету.
– Хочешь правду? Про тебя?
– Хочу. Только всю.
– Ты не уедешь ни в буддийский дацан, ни в Австралию. Ни во внутреннюю эмиграцию, ни во внешнюю. Ты не купишь мотоцикл и не займешься политикой. Ты, Андрей, какое-то время походишь, пострадаешь, помучаешься... Выспишься. Отдохнешь. А потом – вернешься в свою лавку.
– Я ее ненавижу.
– Это не важно, брат. Твое место здесь. Рядом с нами. Это твой город, это твоя лавка. Твои друзья, твоя семья, твоя литература...
– Нет, – сказал я. – Это не мой город.
И показал пальцем на жующих атлетов. Те недоуменно на меня посмотрели – я помахал ладонью, подмигнул и улыбнулся.
– Это давно уже их город.
Мощные гомосеки вежливо кивнули.
Глава 12. 2000 г. Крайняя плоть как аргумент
Некоторые фрагменты литературы можно поменять местами. Например, ряд абзацев из Пруста и Набокова. Или из Лимонова и Ницше.
Некоторые фрагменты действительности тоже можно поменять местами. Например, кавказские войны девятнадцатого и двадцатого столетий.
Можно поменять местами многое. В истории, в политике, в культуре, в любви. Когда я думаю об этом, я грущу. Если многое можно поменять местами – значит, ничего не меняется. Нет никакой разницы между десятым веком и двадцать первым. Между социализмом и капитализмом. Между русским и чеченцем. Между Россией и Америкой. Везде и во все времена власть и деньги принадлежали самым коварным, жестоким и беспринципным людям. Прочие – «широкие слои населения» – вынуждены смириться. Так было, и так будет. Гении коварства и жестокости проворачивают большие дела. Вершат политику, внешнюю и внутреннюю. Управляют бюджетами. Нанятые коварными и жестокими лидерами специальные умники, профессиональные демагоги, объясняют широким слоям, что такое хорошо и что такое плохо.
Государственной системе не требуются люди, гомо сапиенсы. Нужны солдаты и налогоплательщики. Мужчинам должно кормить своих женщин; женщинам должно производить новых солдат и налогоплательщиков.
Войны удобны. Всякая большая империя любит иметь где-то на окраине маленькую войну. При помощи войны хорошо манипулировать «широкими слоями». Накачивать мозги шовинистической риторикой. Без войны армия скучает и разлагается. Война держит нацию в тонусе. Война бодрит обывателя и одновременно отрезвляет его.