Юденич
Шрифт:
«...Усердно прошу духовенство действующей армии избегать по возможности всяких религиозных споров и обличений иных вероисповеданий, а равным образом зорко следить, чтобы в походные полковые и госпитальные библиотеки для воинских чинов не попадали брошюры и листки со встречающимися в них резкими выражениями по адресу католичества, протестанства и других исповеданий, так как подобные литературные произведения могут оскорблять религиозное чувство принадлежащих к этим исповеданиям и ожесточать их против Православной Церкви, а в
Подвизающееся на бранном поле духовенство имеет возможность подтверждать величие и правоту Православной Церкви не словом обличения, а делом христианского самоотверженного служения как православным, так и инославным, памятуя, что и последние проливают кровь за Веру, Царя и Отечество и что у нас с ними один Христос, одно Евангелие и одно крещение, и не упуская случая, чтобы послужить уврачеванию и их духовных и телесных ран»,
...Встреча Юденича с Шавельским произошла в стенах Военного министерства. И полководец, отправленный в отставку, и протопресвитер армии и флота были рады такому нежданному случаю:
— Я очень рад, Николай Николаевич, видеть вас снова в добром здравии, полным духовных и телесных сил. Благодарю за сей случай Господа.
— И я весьма рад, Георгий Иванович, видеть вас здесь. Последний раз мы встречались с вами после Маньчжурии только в Ставке.
— Да, в ней. Я слышал о вас вести, в которые мне просто не хочется верить. Так ли это на самом деле?
— Так, Георгий Иванович. Я на днях сдал фронт новому главнокомандующему и стал отставным генералом. Весьма прискорбно для меня, но это уже свершившийся факт.
— Говорят» что вы лишили союзников поддержки кавказских войск. Можно ли этому верить?
— Да. Я отказал правительству в новом наступлении на Кавказе в направлении на Месопотамию.
— Надеюсь, на то были самые веские причины?
— Точно так. Войска фронта находятся в таком состоянии, что большое наступление им сегодня только во вред.
— Что же, охотно верю вашим словам, Николай Николаевич.
— А вы, Георгий Иванович, смею спросить, по какому случаю оказались в министерстве, коли ваше служебное место в Ставке при Верховном главнокомандующем?
— Секретов нет. Новое правительство, назвавшее себя для России Временным, вовсе перестало заниматься на фронте делами духовными. Эта беда меня гнетёт всё больше и больше с каждым днём.
— Своими полковыми священниками на Кавказе и вы, и я можем просто гордиться.
— Да, Николай Николаевич, свой долг священнослужителя Русской Православной Церкви они выполняют, несмотря ни на что и по сей день...
Юденич в знак согласия только кивнул головой. Ему почему-то вспомнилась заметка в одной из московских газет за конец 1914 года, номер прислал ему в армейский штаб один из старых преподавателей родного Александровского военного училища.
Ту заметку Николай Николаевич тогда зачитал на
— Послушайте, господа генералы, что пишут о доблести наших кавказских бойцов в газетах Первопрестольной.
На первой странице газеты, под рубрикой «Вести с Русского театра Великой войны», рассказывалось о деятельности военного священника М.:
«Среди прибывающих в последнее время в Москву раненых высказывается восхищение перед доблестью и ратными подвигами отца Стефана М., полкового священника одного из славных Кавказских полков, выдержавшего ряд блестящих боев с немцами. (Речь шла об одном из стрелковых полков Кавказского военного округа, с началом войны переброшенного на Восточный фронт. — А.Ш.)
Полковой священник всегда неразлучен с солдатами. Зачастую верхом на лошади батюшка выезжает под градом пуль на передовые позиции своего полка, и не было случая, чтобы раненый солдат не получил от батюшки сердечного и душевного утешения, а умирающий — религиозного напутствия.
Когда один из батальонов полка, окружённый с трёх сторон неприятелем, очутился в опасном положении, батюшка всех призвал к мужеству. «Умрём, но не сдадимся в плен», — воодушевлённо говорил он, предлагая закрепить такую клятву дружеским рукопожатием.
Батальон проявил изумительное мужество и храбрость. Трёхчасовая атака немцев в количестве целого полка и артиллерии окончилась отступлением, причём германцы оставили массу убитых и раненых...»
— Георгий Иванович, так чем конкретно вы так озабочены?
— Да как не быть озабоченным? Брожение, начавшееся в Петрограде, перекинулось на фронты, в полки, которые до последних дней смуты не знали и оставались верными долгу и воинской чести.
— Но это же больше касается дел мирских, а не духовных!
— Если бы так, Николай Николаевич. Воины перестают посещать богослужения, слушают больше агитаторов, прибывающих из тылов, чем своих полковых пастырей.
— На это могу сказать, что даже в мои Последние дни на посту главнокомандующего на Кавказе ничего подобного не случалось.
— Николай Николаевич, дорогой вы мой. Кавказ всегда был далёк от России, а ваш фронт — от революционного Петрограда.
— Какая разница во фронтах? Ведь долг военного священнослужителя для всех един.
— Он был и есть один, как велит нам Господь Бог. Ведь какой скорбный список ушедших пастырей мы сегодня имеем — отец Вениамин Поликастрицкий, отец Николай Кулачицкий, отец Елпидий Осипов, отец Григорий Ковалевский, отец Филипп Горбаневский... Разве всех их, убитых, тяжко раненых и без вести пропавших, перечтёшь?
— Пусть будет им вечная память и слава.
— Господ Бог им воздаст за содеянное. Но речь сегодня идёт о нашей пастве, людях православных, кровью своей омывающих окопы на фронтах. В их сердцах всё меньше веры в церковь остаётся.