Юг там, где солнце
Шрифт:
— Да есть тут такое… Уж не знаю, как и сказать, — подобралась вдруг бабка и неуловимо как-то осерьёзнилась. — Я, может, чего и сама не понимаю, может, зря и шум подняла, прости Господи меня, грешную. Женщина я простая, образования семь классов, всю жизнь работаю, сама себя кормлю. Муж, покойник, тоже от дела не бегал, слесарил Василий Палыч мой, неплохие деньги зарабатывал, было время. Сейчас-то не то, пенсия маленькая, одно слово, огород выручает, но уж и потрудиться приходится, а сердце никуда не годится, и радикулит опять же…
— Елена Кузьминична, давайте
— Вот и я про то же, — ничуть не смутилась та, — это просто к слову, чтобы, значит, если я чего напутала, с вашей стороны обиды на меня не было. Ну, в общем, не чисто у нас кое-где. Есть тут один такой… Видать, с бесами знается, — понизила она вдруг голос. — Он мастак гадать на потерянное. Как чего случилось, к нему идут, он там в сарае что-то делает такое — и ясно становится, где искать. Ну, не задаром, само собой.
— Интересно, — зевнул я, откровенно поглядывая на часы. — И это всё, что вы можете нам сообщить?
— Нет, я, понятное дело, с подробностями, — с достоинством откликнулась старушка. — Я ж их семью давным-давно знаю, мы с Веркиной матерью ещё в школе вместе учились, да и потом на суконном комбинате сколько лет оттрубили…
— Конкретнее, — попросил я. — Без лишних деталей. Итак, имя гадальщика?
— Да Мишка же это, пострел, Веркин сын, — зачастила бабуся. — Он, значит, и ворожит, а Верка-то к нему людей с их просьбами и приводит, и деньги с их берёт.
— Что? — поперхнувшись чаем, спросил я. — Сколько же ему лет, этому Мишке?
— Да тринадцать весной вроде как было, он же в тот самый год родился, когда старик мой, Василий Палыч, на пенсию вышел.
— Вы хотите сказать, что гадатель — ребёнок? — подался я вперёд. — Вы уверены в этом? Может, всё-таки мать?
Ну вот, только этого ещё не хватало. Я им что, детская комната? Впрочем, бабка могла и напутать.
— Я пока что ещё кое-что понимаю, — малость обиделась Кузьминична. — Не такая уж и старая я. Что знаю, то и говорю. Он, Мишка, гадает. Уже полтора года как. Да полгорода об этом знает, молчат только, кому охота связываться?
— Это с кем, с нами, что ли? — уточнил я. — С Управлением?
Старуха кивнула.
— Ну, а как же тогда объясняется ваша сознательность? Полтора года молчали — и вдруг сигнал! Да ещё прямо в Столицу, нет чтобы в родную Барсовскую контору… Одна загадка на другой, Елена Кузьминична.
Это я сглупил, конечно. Сейчас начнёт святую бдительность имитировать, а мне придётся слушать и кивать. Между прочим, кто её, бабушку, знает — может, вслед мне ещё и просигналит — присылают всяких пацанов-поручиков, по всему видать, неблагочестиво настроенных.
— Да уж вышло так, сынок, — огорчённо сообщила Кузьминична. — Жалко Верку-то было. Дело же такое, без мужа, с двумя детями-то… Все-таки какое-никакое, а подспорье им. Вот я, глупая, и молчала, а на душе тяжесть. Я ж не где-нибудь, в храме Божием сейчас работаю, убираюсь тама. Трудно, сынок, перед иконой стоять, когда про такие дела скрываешь. Отец Николай,
— Ладно, с этим ясно, — кивнул я. — Давайте, Елена Кузьминична, ближе к делу. Итак, полтора года вы молчали, потом, стало быть, совесть заела. Это хорошо, женщина вы, надо понимать, благочестивая. Но что конкретно вы можете об этом мальчике, Мишке, рассказать?
— Да что о нём сказать-то, — закатила глаза Кузьминична. — Сорванец, конечно, как все наши ребятишки. Кроме как в смысле гаданий этих, ничего такого особенного в нём и нету. Верке по хозяйству помогает, та его в строгости держит.
— Кроме гаданий, значит, ничего отметить не можете? Какиенибудь необычные болезни, приступы там, знаете ли, припадки… Друзья, может, какие-нибудь странные? А, Елена Кузьминична?
— Да нет же, врать не буду — ничего такого нет. Жалко мальчонку, не будь этих гаданий — всё бы с ним хорошо.
— А как они, гадания, происходят?
— Да откуда ж я знаю, — фыркнула бабка. — Этого никто не видел, кроме тех, что ходят к нему. Он с ними в сарае запирается, ну, говорят, там что-то бывает…
— Интересное кино. И как же они узнают про Мишку? От кого?
— Да почти все знают. Просто не болтают люди про это, а так… Я и сама уж не упомню, от кого слышала… — очень уж гладенько заюлила Кузьминична. — В общем, если кто хочет для себя его гаданий, надо к Верке, матери Мишкиной, прийти. Лучше вечером, когда она дома. Только не с улицы принято ходить, а с пустыря, как раз через огород ихний. Спросить, значит, Веру Матвеевну. Сказать, что с приветом от Матвея Андреича и со своей просьбой. Ну и это… конвертик ей пихнуть, с бумажками-то. А дальше, говорят, она уж всё устроит.
— Если не секрет, кто такой Матвей Андреич? — ехидно поинтересовался я, прекрасно понимая, что с тем же успехом здесь мог бы фигурировать и князь Ольдгаст Хмурый, и футболист Гайдуков. Хотя любой практикующий оккультист, если уж не совсем дурень, будет менять пароль хотя бы ежемесячно. А здесь, выходит, провинциальная наивность… Правда, старуха может быть и не в курсе свежеиспеченных новостей.
— А папаша это её покойный, Матвей Андреич, — охотно принялась развивать тему бабка. — Лет двадцать как преставился, бедняга. Пил сильно, а так мужик был хороший, работящий. Я прямо поражалась — когда трезвый, ни одного грубого слова, тихий такой, с Валей, матерью Веркиной, ласковый. Ну, как примет, всякое бывало, конечно, это уж как водится. А почему привет — сразу понятно, что человек по делу пришёл. Но об этом, об деле, надо же как-то намекнуть, что ли… Вот Верка и придумала, чтобы уж никаких ошибок не вышло.