Юг там, где солнце

Каплан Виталий Маркович

Лёгкий, точно семя одуванчика, лунный луч скользнул по моей щеке. Точно звал куда-то, вытягивал из плотной тьмы.

Я открыл глаза.

Круторогий месяц, казалось, приклеился к оконному стеклу, заливая комнату слабым, розоватого оттенка светом. Едва ощутимый ветерок трепал занавески, и пахло растёртой между пальцами полынью.

Себя я обнаружил скрючившимся на диване. На полу валялось скомканное одеяло. Так вот, выходит, и заснул не раздеваясь? Сколько же времени сейчас?

Оказалось, второй час ночи. Недолго, значит, я спал.

Однако

за это время успел уже вернуться культурно отдохнувший Никитич — из приоткрытой двери в дальнюю комнату слышался его мощный, с невнятным присвистом храп.

Я резко поднялся, задев локтем выгнутую спинку стула.

Странно, но не было чувства, что это наяву. Напротив, и осторожный лунный свет, и храпящий дядя Федя, и негромко скрипнувшая половица — всё казалось ненастоящим, словно я, вырвавшись из той, запредельной и жадной тьмы, провалился в чей-то чужой сон, а настоящий мир остался там — на пшеничном поле, где к круто изгибавшемуся горизонту катилось рыжее солнечное колесо, и высокий старик в белой рясе направил посох туда, где…

Я и теперь чувствовал это странное направление — его и можно-то было только чувствовать, настолько неуместными сделались слова. Меня точно тянуло куда-то на пульсирующей в темноте ниточке. Здесь, в сонном домике Фёдора Никитича, просто нельзя было больше оставаться. С каждой секундой я понимал это яснее и яснее.

Неужели этот сон послан мне как ответ? Значит, вот так, Господи? Но что же дальше? И вообще, Ты ли мне ответил? Или…

Огонёл лампадки едва заметно трепетал во тьме — точно колыхались желтовато-зелёные крылья осторожной бабочки. И оттуда, с невидимых сейчас икон, глядели в меня бездонные глаза.

— Да будет воля Твоя, Господи, — прошептая я, осеняя себя крестным знамением. — Пресвятая Богородице, помоги мне, убереги от всякого зла…

И ничего не случилось. Всё так же дрожали на дощатом полу пятна лунного света, чуть слышно свиристела за окном какая-то птица, умиротворённо храпел в дальней комнате загулявший Никитич. Разве что немного ярче вспыхнула догоравшая лампадка, да и то — не померещилось ли?

Но всё так же дёргалась, звенела светлая ниточка, звало меня загадочное направление.

Только вот куда направлен был посох? И что случилось на поле до перевернувшего меня удара? Кого я вёл? Или наоборот?

Мишка!

Меня точно подбросило упругой, острой волной страха. Потому что я знал — Мишке сейчас плохо, и если я промедлю хотя бы миг, тогда… Что тогда, я не решался даже и подумать, как и не думал о том, откуда всё это знаю, просто знал так же непреложно, как и то, что солнце взойдет очень скоро, и поэтому просто нельзя опоздать.

Так, сумку на плечо. Дверь Никитич, разумеется, запер на толстую, продетую в стальные скобы суковатую палку. Вынимать её — скрипу не оберёшься, а мне ещё не хватало со стариком объясняться — тем более, когда и сам ничего уже не понимаешь.

Я тихонечно поднял шпингалет, перемахнул подоконник и приземлился в саду,

на выложенную обломками кирпича дорожку. Теперь мой путь лежал в полицейскую управу — туда, именно туда тянула меня тайная ниточка, туда смотрел стёсанный о камни тысячи дорог железный наконечник посоха.

Какая-то быстрая тень скользнула ко мне, ткнулась в ладонь и жарко задышала.

— Прощай, Волчок, — шепнул я, погладив густую спутанную шерсть. И быстро зашагал к калитке. Не было нужды оборачиваться — я и так знал, что в спину мне глядят внимательные жёлтые глаза.

Отмахнувшись от комара, я случайно бросил взгляд на правую свою руку, где фосфорицировала слабым зеленоватым светом стрелка маминого компаса. Почему-то ей вздумалось вращаться, и она вертелась с бешеной скоростью, точно север оказался сразу со всех сторон. Впрочем, ни к чему ломать над этим голову — времени, чувствовал я, почти не осталось.

Пустынны были улицы ночного Барсова. Даже собаки, в отличие от вчерашнего, не брехали — угомонились уже, а петухам пока не пришло время кричать. Никто не видел бегущего по тёплому ещё асфальту парня, а даже если бы и увидели — мне-то что с того? Теперь, чувствовал я, пошла совсем другая игра.

Возле двухэтажного особнячка городской полиции подслеповато горел неоновый фонарь — вспыхивал, мигал пару секунд, раздумывая, совсем ли гаснуть, или посветить ещё людям, после чего, приняв единственно правильное решение, разгорался в полную силу.

Дверь в дежурную часть, разумеется, была заперта. Пришлось давить на едва заметную в тени кнопку звонка. Тот противно загудел, а я приготовился сам не зная к чему. Понятия не имел поручик Бурьянов, что сейчас скажет коллегам и чем всё это кончится.

На пороге появился заспанный, немолодой уже капрал, в расстегнутой гимнастёрке, но тем не менее в сползающей на бритый затылок фуражке.

— Тебе чего? — неприветливо осведомился он, кинув на меня скучный взгляд. Так обычно смотрят на таракана, которого и стоило бы раздавить, и рук пачкать не хочется.

— Поручик Бурьянов, УЗВ, — процедил я, сунув ему под нос раскрытую корочку.

— Ну и чего? А я, может, Папа Римский, — буркнул служивый. Он, видимо, решал про себя нетривиальную задачу — спустить ли странного визитёра пинком с крыльца, или всё же действовать по инструкции. Последнюю он, надо полагать, помнил плохо.

— Тебя что, капрал, в детстве крысиным ядом перекормили? — рыкнул на него я, протискиваясь в помещение. — Или не проснулся? Я командирован столичным УЗВ, уяснил?

Будь на его месте вчерашний дежурный, мне не пришлось бы ломать комедию, теряя драгоценное время. Но этот валенок, похоже, вообще был не в курсе ситуации. А я-то, наивный, полагал, что раз уж в маленьком городке новости разносятся мгновенно, то до всех и долетают. Облом, однако, вышел.

Уже в дежурке, при свете, капрал, наконец, сумел разобраться в моей корочке. Кивнув, он сунул ее обратно и поинтересовался: