Юхан Салу и его друзья
Шрифт:
Да, времени прошло много. В первом доме мы просидели час двадцать минут. За час и двадцать минут на нашем счету оказались лишь три избирателя. А осталось триста девяносто семь.
— На следующем хуторе мы в дом входить не будем, — сказал Эймар. — Проведем агитацию-молнию.
Такая агитация проходила следующим образом: на дворе выстраивались в ряд, а Туртс до тех пор стучал лыжной палкой в дверь, пока не выходил кто-нибудь из хозяев.
— Двенадцатого февраля! — кричал Туртс.
— Все! — подхватывал Эймар.
— На
— В Верховный Совет! — кричал я.
— Эстонской ССР! — кончал Таммекянд.
Только оратор Кусти угрюмо молчал, потому что у него на груди был всего лишь восклицательный знак.
Так мы за час проагитировали всю деревню. Остался одинокий домик на опушке леса, где, по словам Мюргеля, жила Кадри Тоомассон.
К ней не нужно было стучаться. Старушка была во дворе, колола дрова.
Мы прокричали то, что нужно. Теперь Эймар должен был отдать приказ: «Налево!» — но почему-то в нерешительности стал переступать с ноги на ногу. Одним глазом он посматривал на старушку, а другим на наручные часы. Затем махнул рукой и принялся снимать лыжи.
Через пять минут кипела работа. В сарае мы нашли пилу — она загудела в руках у Туртса и Эймара. Мы с Мюргелем кололи дрова. Таммекянд чинил крючок двери. Только оратор не мог найти подходящего занятия и слонялся от одного к другому.
Распилив и расколов дрова, мы сложили их под навесом у кухонной двери.
Для экономии времени устроили цепь.
— Двенадцатого февраля… — говорил Туртс и бросал полешко Эймару.
— Все… — передавал Эймар его дальше.
— На выборы… — добавлял Мюргель.
— В Верховный Совет… — говорил я.
— Эстонской ССР! — кричал Таммекянд.
Последний в цепи был оратор с восклицательным знаком. Теперь он уже не молчал.
— Бух! — произносил Кусти, и полено громко ударялось о стенку дома.
Кадри Тоомассон стояла скрестив руки на груди. Время от времени она говорила:
— Ну теперь-то, сынки дорогие, в этом доме день выборов не забудется, хотя я и так помню его. Спасибо тому, кто пилил, спасибо тому, кто колол!
На этом наш первый агитационный день кончился.
На следующее утро в класс вошел Криймвярт с известием:
— Туртс и остальные — к директору!
Мы вошли в кабинет директора в бригадном порядке: впереди Туртс, в хвосте оратор Кусти. На столе у директора лежала вчерашняя газета.
— Ну, четырехсотники, что вы мне скажете? Или в газете все верно?
Мы опустили глаза.
— Да-а-а… — протянул директор. — Глупая история… даже очень. Вы знаете, как это называется? Пускать пыль в глаза!
Он поднялся из-за стола, прошелся раза два по кабинету и встал перед Туртсом.
— Хочу задать вам один вопрос, один небольшой вопрос… Кто виноват?.. Что ответит нам самый длинный?
— Зиммерман, — ответил самый длинный из нас. — Виноват Герберт.
Директор пододвинулся к Эймару:
— А еще?
— Редакция газеты, — сказал руководитель агитбригады, — Не проверила данные.
— А еще?
К нашему счастью, директор оказался перед Мюргелем. Так как на свете все же случаются чудеса, то обычно неразговорчивый Тихий Мюргель сказал как раз то, что ожидал директор.
— Мы сами больше всех виноваты. Хотели подшутить над товарищем. Но вчера мы уже были в агитпоходе. Сегодня снова пойдем и завтра. Если месяц вот так походим, то, может, и побываем у четырехсот избирателей.
Дальше мы говорили, уже сидя на диване.
Вот и все, что я хотел рассказать об агитбригаде нашего отряда. За четырьмястами избирателями мы уже не гонимся, но два-три раза в неделю все же ходим в далекие лесные деревни, куда не могут проехать ни машины, ни автобусы.
И довольно часто говорят нам так же, как сказала Кадри Тоомассон:
— В этом доме день выборов помнят, а теперь и подавно не забудут!
В школе наша деятельность уже давно не секрет. А когда однажды в совете дружины зашел разговор о выборах, кто-то сказал:
— Непонятно, с каких пор дровосеков зовут агитаторами?
Это испортило нам на некоторое время настроение. А классный руководитель Виктор Янович Кясперс сказал:
— Не горюйте, ребята! Клянусь головой, вы и есть самые настоящие агитаторы!
До сих пор ходим в агитпоходы. Только без Кусти. Он решил, что его способности недооценивают.
Поэтому мы обходимся без восклицательного знака.
Наш оркестр
Юхан Салу и Пауль Таммекянд учатся играть на музыкальных инструментах. Юхан играет «тирили-тириля» на кларнете, а Пауль трубит на трубе.
Ребята играют по утрам и вечерам, Тихому Мюргелю жизни не дают. Чтобы не слышать трубу, можно заткнуть уши ватой, но что делать с кларнетом? Когда Юхан берет высокие ноты, даже вата не помогает.
В основном Юхан Салу берет именно высокие ноты. Кларнет — странный инструмент, низкие тона получаются сами. А с высокими — одна морока.
Из трубы Таммекянда ни одного звука не выходит без усилий — дуть надо изо всех сил.
Да, Юхан Салу и Пауль Таммекянд упражняются два раза в день. Приближается смотр школьной художественной самодеятельности, и Большой Вольперт решил во что бы то ни стало завоевать почетную грамоту.
Большой Вольперт руководит оркестром восьмого класса. Разумеется, он не стоит перед оркестром и не размахивает дирижерской палочкой. В маленьких эстрадных оркестрах таких дирижеров вовсе не бывает. Большой Вольперт сам играет в оркестре. Он умеет играть на многих инструментах: на аккордеоне, на скрипке, на гитаре. В своем оркестре он играет на рояле.