Юмористические рассказы
Шрифт:
— Хотите колбасы? — спросил он, глядя на меня ясными лучистыми глазами ребенка.
— Убирайся к черту.
— Скоро большая станция. Я думаю, там вы сможете напиться чаю и позавтракать.
— Желаю, чтоб тебя переехало поездом на этой станции!
Он посмотрел в окно и приветливо улыбнулся.
— Погодка-то исправляется. Пожалуй, в Пичугине санный путь застанем.
Его честное, простое лицо было мне ненавистно. Я сидел в углу и с наслаждением мечтал о том, как он попросит возвратить паспорт,
Но он не вспомнил о паспорте. Доел колбасу, вытер руки и снова взялся за свои газеты.
Я нарочно не вышел на той станции, на которой он советовал мне позавтракать, и до обеда ничего не ел. Обедал на другой станции. Потом занялся разборкой материалов для лекции, которую мне предстояло прочесть в тот же день вечером.
— Любопытная это вещь, воздухоплавание? — спросил меня покончивший с газетами сосед. — В газетах много теперь об этом пишут.
— Прошу со мной не разговаривать! — закричал я.
— Все-таки еще как следует не летают. Все эти авиаторы, аэропланы — детская игра. Так себе, наука простая.
— Эта наука не для мелких поездных жуликов, — с горечью сказал я, чувствуя себя совершенно бессильным перед его спокойным благодушным нахальством.
— Вот сейчас и Пичугин! — сообщил он, смотря в окно. — Нам здесь сходить.
— сейчас попросит паспорт, — подумал я. — Попроси, голубчик, попроси.
Но он надел пальто, собрал свои газеты и, дружески кивнув мне головой, вышел в коридор.
Поезд остановился.
Посмеиваясь в душе над своим спутником, я оделся, взял чемодан и вышел. Носильщиков не было, вещи пришлось тащить самому.
Неожиданно сзади послышался быстрый топот нескольких ног, кто-то подбежал ко мне и схватил за руки.
— Этот?
— Он самый, — сказал хорошо знакомый мне, добрый голос. — Схватил мой чемодан, да — бежал… Как вам это понравится.
Я в бешенстве вырвался из рук старого усатого жандарма и вскричал:
— Что вам нужно? Этот чемодан мой!
— Старая история! Мне вас очень жаль, — соболезнующе сказал мой вагонный сосед, — но я принужден просить о вашем аресте.
— Как вы смеете? Это мой чемодан! Я расскажу даже, что в нем!
— Слушайте… Не будьте смешным… Я, г. жандарм, раскрывал несколько раз этот, купленный мною в Дрездене чемодан — а он, конечно, рассмотрел вещи. Нельзя же так… — Ну, хорошо… Если это ваш чемодан, та скажите, что это за паспорт лежит а отделении для денег? Чей? На чье имя? Ведь вы же должны знать все, что есть в чемодане. Вы молчите? Не хорошо-с, не хорошо, молодой человек.
Его симпатичное лицо было печально. Он вздохнул, взял мой чемодан и сказал жандарму:
— Вы его пока возьмите в часть, что ли. Только, пожалуйста, не бейте при допросе. Он, вероятно, и сам жалеет о том, что сделал. Бог
И ушел, добрый, благодушный, вместе с моим чемоданом.
На другой день утром, меня допрашивали в участке. Когда я, томясь в ожидании допроса, взял лежащую на столе газету «Пичугинские Ведомости» — мне бросилась в глаза заметка:
«Неудавшаяся лекция — Прочитанная вчера вечером приехавшим из Петербурга г. Воробьевым лекция о воздухоплавании, окончилась скандалом, так как выяснилось, что лектор не имеет никакого представления о воздухоплавании. Многочисленная публика, не стесняясь, хохотала, когда молодая столичная известность (вот они, столичные знаменитости!) путала аэростат с аэропланом и сообщала ценные сведения, вроде того, что воздушный шар надувают кислородом. Да… надувают. Только публику, а не шар! Очень жаль, что деньги за лекцию были заплачены петербургскому шарлатану вперед и все дело окончилось только бранью публики, да извинениями устроителей лекции.»
Мы сидели на скамье тихого бульвара.
— Жестокость — прирождённое свойство восточных народов, — сказал я.
— Вы правы, — кивнул головой Банкин. — Взять хотя бы бывшего персидского шаха. Это был ужасный человек!
И мы оба лениво замолчали.
Банкин сорвал травинку, закусив её зубами, поморщился (травинка, очевидно, оказалась горькой), но сейчас же лицо его засветилось тихой радостью.
— Он сейчас уже, наверно, спит! — прошептал Банкин.
— Почему вы так думаете? — удивился я.
— Конечно! Он всегда спит в это время.
Последнее время Банкин казался человеком очень странным. Я внимательно посмотрел на него и осторожно спросил:
— Откуда же вам это известно?
— Мне? Господи!
И опять мы замолчали,
— Ему, очевидно, не сладко живётся… — зевая, промямлил я.
— Почему? С ним нянчатся все окружающие. Его так все любят!
— Не думаю, — возразил я. — После того, что он натворил…
Банкин неожиданно выпрямился и в паническом ужасе схватил меня за плечи:
— Натво… рил?! Владычица небесная!.. Что же он… натворил? Когда?
— Будто вы не знаете? Сажал, кого попало, на кол, мучил, обманывал народ…
— Кто?!!
— Да шах же, Господи!
— Какой шах?
— Бывший. Персидский. О котором мы говорили.
— Разве мы говорили о шахе?
— Нет, мы говорили о ребятишках, — иронически усмехнулся я.
— Ну конечно, о ребятишках! Я о своем Петьке и говорил.