Юмористические рассказы
Шрифт:
Как ребёнок примет это слово?
Просто, вместо «замечательной», поставлю «превосходной». «Превосходной» — младенцу не повредит.
— … «новой превосходной книгой»…
«Новой»? Значит, и до неё были превосходные книги? Значит, превосходных книг много?
Не надо «новой». Просто:
— Обогатилась превосходной книгой нашей талантливой поэтессы…
Нашей «высокоталантливой поэтессы».
Замаслить, замаслить младенца.
Младенцу этого хорошо.
— «Местами отсутствие рифмы»…
Мне показалось, что в углу запищал мёртвый ребёнок.
— «Всюду
Младенец перестал пищать.
— «Изумительная по красоте форма, глубокое содержание»…
Это для родильницы хорошо.
У меня начинались галлюцинации. Мне казалось, что я не пишу, а делаю труднейшую операцию. Я боялся дотрагиваться до бумаги. Вдруг сейчас из бумаги побежит младенческая кровь.
Что-то застонало сзади меня
По комнате прошёл Никита из «Власти тьмы» и проговорил:
— Захрустели косточки-то… захрустели…
Потом появился на кресле Ирод, засмеялся и исчез.
Вокруг меня лежали младенцы.
Я боялся пошевелиться. Пошевелюсь — и всех передавлю.
— «Со времён Пушкина, Лермонтова мы не встречали таких стихов».
Сбрасывает! Сбрасывает!
— «Со времён Алексея Толстого, Некрасова».
А не обидится она, что я Некрасова с ней сравниваю? Женщина в таком положении.
Вон Некрасова!
— «Байрона, Альфреда де-Мюссе…»
— «Событие в русской литературе»…
— «Чудный дар»…
— «Приветствуем».
— «Дай Бог, чтоб и впредь!..»
Эту ночь я не спал. Я лежал в холодном поту, Зубы у меня стучали.
Возьмёт корректор да вместо «чудный» и поставит «нудный».
И сбросит!
Я молился, когда мне подали газету, и сказал:
— Иван! Разверни мне газету, — я не могу!
Во всех газетах, до одной, без исключения, были огромные статьи о сборнике стихотворений г-жи Пулемётовой.
Все писали восторженные статьи!
Один сравнивал её сонеты с сонетами Петрарки. Другой писал, что небо глядится в её стихи и всю природу заставляет в них глядеться. Третий восклицал:
— «Не верится, чтоб это была женщина! Вот была бы жена для Пушкина!»,
Вчера я встретил г. Пулемётова в театре.
Он летел сияющий. Полосатенькие брючки на нём весело играли. Сюртук сверкал шёлковыми отворотами.
Он меня заметил:
— А! Почтеннейший! Очень рад вас видеть! Всё не удосужился как-то зайти вас поблагодарить! Очень, очень мило написано.
Он ласково кивал мне головой.
— Ну, а дома у вас? — заикнулся я.
У г. Пулемётова сделалось удивлённое лицо.
— Что дома? Как дома? Дома ничего!
— Супруга ваша, кажется, была…
— Ах, это!
Г. Пулемётов махнул рукой.
— Прошло. Совсем прошло!
— То есть… виноват… как собственно…
— Вообразите, оказалось, что всё на нервной почве! Нервная беременность. Это бывает. Теперь, знаете, эпидемия какая-то. Все дамы нервно беременны! Оказалось пустяками! Фальшивая тревога, фальшивая тревога! — успокаивал он меня.
— Я рад, однако, что критика нашла в жене такой талант. Вы читали? Во всех газетах!
Пари, что к первому представлению г-жа Пулемётова опять забеременеет?
За день
Вчера я получил странную книгу.
Формат — треугольный.
В ней 36 страниц, из которых 30 — пустые.
Сначала я думал, что это какая-нибудь книжка для записи белья, отдаваемого прачке, но, перелистав, увидал, что в ней там-сям разбросаны литературные произведения.
Она издана на необыкновенно толстой китайской бумаге, вероятно, очень дорогой; вместо брошюровки связана жёлтыми шёлковыми шнурами и насквозь продушена какими-то чрезвычайно крепкими, чрезвычайно сладкими и, вместе с тем, противными духами.
Вы можете, сколько вам угодно, мыть руки, — от этих духов не отмоетесь.
Раз вы дотронулись до книги — всё погибло.
Чего бы вы ни коснулись рукой, — всё пахнет этими чрезвычайно сильными, сладкими и противными духами.
Ваше платье, ваш письменный стол, ваши бумаги.
Книга носит название:
На обороте её напечатано:
«Издано в количестве 36 экземпляров, из них 25 рассылаются истинным знатокам и любителям поэзии. Остальные 11 поступают в продажу. Цена книге теперь 1,000 рублей. Через 10 лет она будет стоить 50 копеек, потому что такова будет вся литература».
Так как не у всякого может найтись в данную минуту свободная тысяча рублей, чтоб купить эту книгу, я позволяю себе её перепечатать.
Многоуважаемый читатель! Совсем не уважаемый читатель! Дорогой читатель или, быть может, просто каналья-читатель! Почему я знаю, кто ты, читающий меня в эту минуту, далёкий, неизвестный, загадочный сфинкс?!
В этой книге нет слов, — она написана звуками. Из тридцати шести страниц только на шести кое-что напечатано, — и ты скажешь:
— Пустая книга!
Ты глуп. Ты едешь очаровательной, чудной дорогой. Куда ни погляди, — дивные виды. Сначала ты смотришь с удовольствием, с увлечением, с восторгом. Потом утомляешься. Не глядишь. Не замечаешь самых красивых видов. Ты пресыщен ими. Ты объелся ими. И ты, равнодушный, проходишь, не замечая, мимо самых красивых пейзажей, как мимо великолепного окорока ветчины после сытного обеда. Тьфу!
Но ты едешь по Сахаре. Пустыня, пустыня, пустыня. Не на чем остановить глаза. И вдруг…