Юнармия (Рисунки Н. Тырсы)
Шрифт:
— А ленты к пулемету есть? — спросил я.
— И ленты в двух коробках есть, — сказал Андрей. — Идем, ребята!
Иван Васильевич, Сенька и Васька стянули с себя куртки и перекинули через плечо ремни обрезов. У меня обреза с собой не было.
— Ничего, — сказал Андрей, — по дороге захватишь.
Когда мы вышли от Андрея, солнце уже поднялось над водокачкой. Птицы стаями тревожно летели со стороны Курсавки к станице. Выстрелы то утихали, то снова трещали без умолку. Мимо нас протарахтели одна за другой штук семь
— Разогнались, — сказал Андрей, глядя им вслед. — Бегай не бегай, все равно вам гроб нынче будет.
Мы остановились у нашею дома. Я открыл калитку.
— Стой, Гришка, — сказал мне Андрей. — Захвати-ка с собой из дому ведро воды.
— Зачем? — спросил я.
— А для пулемета. Порфирий велел.
Я шмыгнул во двор. Обрез был у меня припрятан в сарае за кадушкой. Я быстро достал его и тут же зарядил. Потом побежал в коридор нашей квартиры и схватил ведро с водой, которое всегда стояло у нас на табуретке. Никто из домашних меня не заметил.
С ведром в руке и с обрезом под рубахой бросился я догонять ребят. Они уже подходили к тупику.
На дороге, как и год тому назад, когда наступали белые, валялись патронташи, кожаные подсумки, катушки от бомб, гильзы, но в этот раз мы их не стали подбирать.
Только вошли мы в ворота тупика, как у нас над головами что-то громко и протяжно загудело.
— Гляди, аэроплан! — закричал Васька. — Да как низко!
Аэроплан описал круг, спустился еще ниже и вдруг бросил что-то блестящее, как стеклышко. Через секунду со стороны станицы донесся раскатистый удар.
— Бомбы швыряет, — сказал Андрей. — Как бы нас тут не прикокнул!
— А это наш или белый? — спросил Васька.
— Ясно, наш, а все равно прикокнуть может. Почем он знает что ты, Васька, за красных.
Снизу, с разных сторон, захлопали винтовочные выстрелы, и часто, как швейная машинка, застучали пулеметы.
Аэроплан сделал еще несколько кругов, сбросил еще несколько бомб и быстро пошел кверху.
— На Ставрополь уходит, — сказал Васька.
Мы добрались до кладовой с пробитой крышей. На дверях ее по-прежнему висел ржавый замок, большой, как лошадиная подкова. Лестница на чердак шаталась и скрипела под нами так же, как в тот день, когда мы нашли в тупике раненого красноармейца.
— Что же вы так долго не шли? — спросил Порфирий. — Я уже думал, вас и в живых нет.
Я подал Порфирию ведро.
— Ну вот, теперь все в порядке, — сказал он.
— А зачем тебе вода? — спросил Васька.
— Как зачем? Пулемет напоить. А то у него ствол нагреется от стрельбы, да и лопнет.
— А когда ты стрелять начнешь?
— Вот сейчас прилажу все как следует и начнем помаленьку. Слышите, вон там пулеметчик тараторит. Он, гад, наверное, у них на колокольне примостился. А мы его попробуем успокоить.
Порфирий
В приемник и под крышку набились пыль и солома.
Мы с Порфирием разобрали пулемет, аккуратно протерли тряпкой все части — от мушки до сошника, налили в кожух воды и опять собрали.
— Ну, теперь зарядим автоматически, — сказал Порфирий, протягивая ленту в окно приемника и толкая рукоятку вперед. — Вот как это у нас делается, ребята, автоматически. А если на эту пуговку надавить пальцем — он и начнет разговаривать.
Мы так занялись пулеметом, что и не слышали, как вокруг нас гремели залпами ружейные выстрелы, рвались гранаты и ручные бомбы.
Когда мы посмотрели в окошко, то увидели, что из степи движутся зигзагами к станции длинные цепи войск.
— Чьи это? Чьи это? — спросил Васька, вытягивая шею, чтобы получше разглядеть.
— Ясно, оттуда белые не могут идти, это уже наши, красноармейцы.
Вся степь была окутана густым черным дымом и пылью. Это рвались белогвардейские снаряды.
Порфирий отошел от окошка, взял свой пулемет за ручку и повел его, как живого, к площадке лестницы.
Потом он огляделся, прилег и направил дуло своего пулемета туда, где не умолкая щебетали неприятельские пулеметы.
Скоро в их щебет ворвался ровный и четкий разговор нашего пулемета. Из поднятого дула вырывался клочками огонь.
— Эх, эх! — подпрыгивал Васька в такт пулемету. — Здорово машинка работает!
— Вот что, ребята, — сказал нам Порфирий. Ступайте-ка вы лучше на станцию.
— Зачем? — спросили мы.
— Может, вы деповским поможете. А здесь вам оставаться не стоит. Меня с пулеметом, того и гляди, кадеты нащупают. Чего вам зря пропадать? Ступайте!
Нам очень не хотелось оставлять Порфирия одного.
— Слушай, Порфирий, — сказал Андрей. — Пускай они идут, а я с тобой останусь. Помогать буду. Может, тебе патроны подать или что…
— И я останусь! И я! — закричали Сенька, Гаврик и Васька.
— Ну, один, пожалуй, пусть останется, — сказал Порфирий. — Вот ты, Семен, оставайся. А остальные — уходите, да осторожней спускайтесь, чтоб вас не заприметили.
Мы почти на четвереньках сползли с лестницы и что есть духу помчались на станцию.
У стрелок мы остановились и прислушались. Несколько пулеметов строчили в разных местах, но наш можно было сразу узнать по голосу: он тараторил ровно, густо — сильнее всех других.
На путях у станции все еще бегали люди с чемоданами. Формировался какой-то состав. Скакали на конях, спотыкаясь о рельсы, казаки.
Какие-то военные в шинелях и черкесках все еще стучали кулаками в дверь начальника станции. Один казак, с седлом на плече, — верно, у него только что убили лошадь, — так саданул кулаком в окно конторы, что стекла посыпались дождем.