Юношество, зрелость и прочее
Шрифт:
В первой учебной роте, располагавшейся на четвёртом этаже панельного здания, служили представители всех наших многонациональных республик. Грузины, армяне, украинцы, татары, узбеки, казахи… Не было почему-то евреев.
Последние полгода я служил заместителем командира взвода. Воспитан я был, как было положено в то время, интернационалистом и не делал различия между людьми разной национальности. Для меня все были советскими людьми.
В тот сентябрьский денёк у нашего взвода проходили занятия по устройству
Наша машинка была в длину 11 метров, и в боевых частях на ней стояли ракеты средней дальности. С ядерной боеголовкой.
И вот чтобы не опрокинуть эту ядерную боеголовку в кювет, а довезти её до точки пуска, наш взвод и изучал машину.
Командиры отделений были в карауле. Из сержантов остался только я.
А тут ещё и командир взвода, пряча глаза, заявил, что ему куда-то срочно надо.
– Фёдоров, – сказал он, – мне нужно отойти на пару часиков. Или больше. В общем, остаёшься за старшего.
– А если кто с проверкой придёт? – задал я резонный вопрос.
– Скажешь, что меня в штаб вызвали, – ответил взводный, – а сам гонца в библиотеку пошлёшь. Я там буду.
– Есть послать гонца, – вытянулся я. – Разрешите приступить к практическим занятиям по изучению устройства шасси?
– Приступайте, – кивнул взводный и убыл.
В библиотеку.
А я построил взвод. Отдал приказ изучать шасси. А сам с нашим художником Молиным залез в кабину. Молин разрисовывал мой дембельский альбом.
– Нарисуй, как я сплю в кабине, – попросил я нашего самоучку, – а я тебе попозирую. Минут сорок.
– Хорошо, – сказал Молин и вытащил заранее приготовленные карандаши и альбом, обтянутый шинельным сукном, – я сейчас набросаю сам рисунок, а раскрашу уже в казарме.
Я развалился в водительском кресле. Закрыл глаза и уснул. Мгновенно. Как это возможно только в армии.
Снилось мне лето. Июльский поздний вечер. Года два до армейской службы. Я тогда летом подрабатывал в местной столовой. Поваром.
Снилось мне, что я стою у распахнутого окна столовой. А по улице идёт Женька Ермакова. В лёгком ситцевом платьице и на каблуках.
– Цок, цок, – стучали её каблучки по асфальту.
– Вадик, иди картошку чистить, – позвала меня откуда-то из недр столовой заведующая, Тамара Васильевна.
– Я не могу, – ответил я, прислушиваясь к удаляющемуся цокоту каблучков, – мне в библиотеку надо.
– Какая библиотека ночью? – удивилась Тамара Васильевна и, подойдя сзади, схватила меня за плечо. – Завтра в шесть утра завтраки. Пойдём картошку чистить.
– Не пойду, – как попугай повторил я, – не хочу я картошку чистить…
– Товарищ младший сержант Вадик,
Я открыл глаза.
Знакомая кабина изделия 6944. Надо мной склонился Молин.
– Товарищ младший сержант, – почему-то шёпотом сказал он мне, – это не моё дело. Но, по-моему, там драка.
Сон мгновенно прошёл. Я вскочил. Открыл люк и почти бесшумно скатился по лесенке на бетонный пол ангара.
Внизу никого не было. Весь личный состав я обнаружил по правую сторону машины. Мои подопечные стояли полукругом. В полукруге, пригнувшись и сжав кулаки, раскачивался эстонец Терас. Напротив него в той же напряжённой позе приготовился к схватке низкорослый узбек Бабаев. Рядом с ним, то ли в качестве секундантов, то ли как поддержка против высокого эстонца, стояли два украинца. Пилипенко и Бойко.
– Воздух! – заорал я, мгновенно оценив ситуацию.
Все попадали как подкошенные, закрыв головы руками. Откуда-то сверху, видимо, с крыши машины, свалился татарин Мамонов, больно ударив меня сапогом по плечу.
– В шеренгу по одному строиться, – подал я новую команду, потирая ушибленное плечо.
Взвод вскочил и построился. В шеренгу. Вдоль стены ангара.
Я застегнул крючок на хэбэшке. Подтянул ремень.
– Пилипенко, Бабаев, Бойко и Терас, выйти из строя.
Четверо сделали шаг. Развернулись. В ангаре повисла томительная тишина.
– Неуставные отношения, значит, – я принялся расхаживать вдоль строя, старательно обходя четыре застывшие фигуры, – ну, рассказывайте. Кто зачинщик. На какой почве конфликт. Кто виноват и что делать?
Тишина. Лишь слышно, как где-то бьётся о стекло муха.
– Ваше чистосердечное признание смягчит моё наказание, – добавил я.
Опять тишина.
– Не хотите по-хорошему, будет по-плохому, – пообещал я, – завтра зарядка начнётся пораньше. Три километра по пересечённой местности. А потом будем отрабатывать команду «газы».
Взвод горестно вздохнул.
– Всё равно же я всё узнаю, – продолжал я расхаживать вдоль строя, – рано или поздно узнаю. Только лишние мучения сами себе устроите. Фантазия у меня богатая. И утренний кросс – это будут только цветочки.
– А почему все должны страдать? – подал голос стоящий на правом фланге Алиев. – Мы же ничего не делали.
– Вы наблюдали и не предотвратили конфликт, – парировал я, – следовательно, тоже виноваты.
– Это всё хохлы замутили, – не сдавался Алиев, – я их зарежу нафиг.
Пилипенко и Бойко побледнели. Одновременно.
Я подошёл к Алиеву.
– Резать можно будет только по моему личному указанию, – сказал я ему, – только когда я отдам письменный приказ. Понятно?
– Понятно, – улыбнулся мне Алиев.