«Юность». Избранное. X. 1955-1965
Шрифт:
По главной дороге медленно и торжественно ехала подвода. Лошадь под уздцы вел кучер, рядом шагал Алексей Федяшев, в самой подводе, приветствуя селян кокетливым взмахом рук, стояла мраморная женщина в древнегреческой тунике…
Эта процессия прошествовала двором, подъехала к подъезду главного дома.
Стоявшие у подъезда Степан и Фимка многозначительно переглянулись, а Степан оценил увиденное латинским изречением:
– Центрум квиа импосибиле ест! («Это достоверно, уже хотя бы потому, что невозможно».)
– Степан! –
Степан подошел к подводе, кучер взвалил статую ему на спину, и Степан понес ее к подъезду, сгибаясь под тяжестью. Наблюдавшие селяне одобрительно загудели, оценивая главным образом физическую силу Степана:
– Здоровый чертяка!
Степан с трудом поднялся по ступенькам, но тут дверь дома распахнулась, и перед собравшимися появилась разгневанная Федосья Ивановна.
– Куда? Назад! – закричала она на Степана, и тот послушно соскочил со ступенек, едва не уронив каменную барышню.
– Что ж вы меня срамите, сударь? – продолжала Федосья Ивановна, уже обращаясь к племяннику. – Зачем ЭТО домой? Что ж у нас здесь, кладбище, прости господи?!
– Ма тант! – строго сказал Федяшев, сбиваясь частично на французский язык и тем самым пытаясь сделать непонятной ссору для наблюдавших простолюдинов. – Не будем устраивать эль скандаль при посторонних. Я хочу, чтоб это произведение искусства стояло у меня в кабинете… – И добавил, обращаясь к Степану: – Неси!
Степан стал подниматься по ступенькам.
– Стой! – крикнула тетушка и оттолкнула Степана. – Да как же это можно! Постороннее изваяние – и в дом? Откуда нам знать, с кого ее лепили? Может, эта девица была такого поведения, что и не дай бог… Ее ж при деде вашем ставили, дед был отменный развратник. Старики помнят…
Несколько стариков, стоявших среди дворни, авторитетно закивали и захихикали.
– На Прасковью Тулупову похожая, – сказал один дед. – Была тут одна… куртизаночка…
– И вовсе не Прасковья! – сказал другой старик. – Это Жазель, француженка… Я ее признал… По ноге! Ну-ка, Степан, подтащи поближе…
Степан, кряхтя, поднес статую к деду, тот заглянул в каменное лицо.
– Она! – авторитетно сказал дед. – А может, и не она… Та была брунетка, а эта вся белая…
– Замолчите все! – крикнул взволнованный Федяшев. – Не смейте оскорблять своими домыслами сие небесное создание! Она такова, какой ее вижу я! И вам того увидеть не дано! Отдай, Степан!
Федяшев схватил статую и попытался поднять на вытянутых руках, но, не удержав, рухнул на ступеньки, придавленный ее тяжестью…
Очнулся Федяшев на диване, в своем кабинете. Голова его была забинтована. Рядом хлопотала Федосья Ивановна, ставя на столик микстуры и липовый чай.
– Ну как, милый, отходишь?
Федяшев застонал и попытался приподняться:
– Где она? Где?!!
– Да вот же… Господи! Что с ней станется…
Только тут Федяшев увидел, что его обожаемая статуя уже находится в кабинете,
Возле статуи возились Степан и Фимка, прилаживая отлетевшую руку…
– На штырь надо посадить! – сказал Степан. – Глиной замазать. А потом – алебастром… Ре бена геста – делать так делать!
– Уйдите! – взмолился Федяшев. – Не мучайте меня!
Дворовые смутились:
– Да мы чего, барин… Мы как лучше…
Степан и Фимка робко двинулись к выходу.
– Руку-то оставьте, ироды! – крикнула тетушка.
Степан испуганно положил мраморную руку на столик:
– Прощенья просим! Тут гончара надо. Он враз новую слепит.
– И вы, тетушка, ступайте! – попросил Федяшев. – Оставьте нас одних.
– Кого «нас»? – Тетушка перекрестилась. – Совсем ты головой ушибся, Алексис… Скорей бы доктор ехал.
К вечеру из города приехал доктор. Толстенький господин в засаленном парике и круглых очках. Он был слегка навеселе.
Осмотрел больного, как умел, проверил рефлексы.
– Ну что же-с! – сказал он. – Ребра, слава господу, повреждений не имеют-с, а голова – предмет темный и исследованию не подлежит. Завязать да лежать!
– Мудро! – закивала Федосья Ивановна, накрывая маленький столик и ставя на нем графинчик. – Отужинать просим чем бог послал.
– Отужинать можно, – согласился доктор. – Если доктор сыт, так и больному легче… – Он пропустил рюмку и с аппетитом разгрыз зеленый огурец…
Федяшев прикрыл глаза и печально вздохнул.
– Ипохондрией мается, – пояснила тетушка.
– Вижу! – сказал доктор и снова налил рюмку. – Ипохондрия есть жестокое любострастие, которое содержит дух в непрерывном печальном положении…Тут медицина знает разные средства… Вот, к примеру, это… – Он поднял наполненную рюмку.
– Не принимает! – вздохнула тетушка.
– Стало быть, запустили болезнь, – покачал головой доктор и выпил. – Еще есть другой способ: закаливание души путем опускания тела в прорубь…
– Мудро! – одобрила тетушка. – Но только ведь лето сейчас стоит – где ж прорубь взять?
– То-то и оно, – вздохнул доктор. – Тогда остается третий способ – беседа. Слово лечит, разговор мысль отгоняет. Хотите беседовать, сударь? – Доктор насытился и закурил трубку.
– О чем? – усмехнулся Федяшев.
– О чем прикажете… О войне с турками… О превратностях климата… Или, к примеру, о… графе Калиостро.
– О ком?! – Федяшев даже присел на диване.
– Калиостро! – равнодушно сказал доктор. – Известный чародей и магистр тайных сил. Говорят, в Петербурге наделал много шуму… Камни драгоценные растил, будущность предсказывал… А вот еще, говорят, фрейлине Головиной из медальона вывел образ ее покойного мужа, да так, что она его осязала и теперь вроде как на сносях…