Юность, 1974-8
Шрифт:
Лера прижалась к теплому плечу. Закрыла глаза.
— Не уходите, — сказала.
— Никуда я не уйду, — сказала Ксения Герасимовна, — я все время с тобой буду.
ЕЩЕ РАЗ ДИМА
Через два дня начинаются весенние каникулы, — сказал отец Диме. — Надо будет нам с тобой обдумать, как бы тебе поинтереснее и получше отдохнуть…
— Последние мои каникулы, — сказал Дима.
— Почему последние? Разве у студентов не бывает весной каникул?
— Кажется, нет. Впрочем, еще неизвестно, стану ли я студентом!
— Поступишь! Я до министра дойду…
Дима решительно оборвал отца.
— Ни за что! Даже и не думай никого ни о чем просить…
— Ну, хорошо, хорошо, только не кипятись. А в «Березку» хотел бы поехать?
— В пансионат?
— Да. Я могу достать две путевки на десять дней, тебе и мне.
Дима ничего не ответил.
— Так как же, Дима? Согласен? Там такие места, ты себе даже представить не можешь, необыкновенно красивые!
— Я поеду в Челябинск.
— В какой Челябинск? — удивился отец.
— Есть такой город на Урале.
— А, понимаю. К Вале поедешь?
— Да, к ней.
— Понимаю, — повторил отец.
— Я скучаю по ней, — сказал Дима. — И она скучает. И я у тебя денег не возьму, ни одной копейки. У меня есть свои.
Отец натянуто улыбнулся:
— Свои? Откуда же?
— Я не говорил ни тебе, ни маме. Это был мой секрет. Я после школы разносил «Вечерку». Устроился в нашем почтовом отделении. За два месяца целых восемьдесят рэ тридцать одну копейку заработал.
— Даже тридцать одну копейку.
— Я не говорил тебе и маме.
— Ты что же, боялся нас?
— Нет, не боялся, но вы, наверное, стали бы волноваться, что я переутомляюсь, и зачем мне все это, и времени для уроков не хватит…
— А ты хитрый, сын, — удивленно заметил отец. — Я ведь ни о чем не догадывался.
— Это было совсем нетрудно. От полседьмого до полдевятого разнесу «Вечерку», и все, свободен до завтра.
— А мы думали, что по вечерам на каток ходишь…
Должно быть, против воли голос, отца звучал грустно.
— Пойми, я хотел заработать, чтобы у меня были свои деньги.
— Неужели я бы отказал тебе?
— Конечно, не отказал бы, я знаю, но зачем просить у тебя, когда можно заработать самому? — Дима прижался щекой к щеке отца. — Не сердись, папа. Я завтра еду. У меня уже билет в кармане.
— А где же ты жить будешь?
— У Валиной мамы.
— У нее же нет мамы.
— Ну, у приемной мамы. Валя с ней помирилась. Валя пишет, что мама с радостью примет меня.
Отец помедлил, прежде чем ответить.
— Помнишь, мы с тобой вместе ездили о Литву?
— Помню.
— А как по горам бродили?
— Еще бы!
— И теперь мы бы с тобой хорошо отдохнули о «Березке». Тебе надо хорошенько набраться сил, самая трудная четверть осталась.
— Я решил. Все равно, что бы ты ни говорил, папа… Только не сердись, прошу тебя, я же решил, понимаешь?
Поезд уходил в семь пятнадцать вечера.
— Как только приедешь, сразу же позвони, — сказал отец.
— Или в крайнем случае дай телеграмму, — попросила мама.
— Ничего со мной не случится, — пообещал Дима, — не бойтесь!
— А я
Мама улыбнулась.
— В первый раз уезжаешь от нас совсем один…
— Мама, мне уже скоро восемнадцать.
— Не так уж скоро…
— Если бы ты мог звонить хотя бы два раза в неделю, — сказал отец.
— Перестань, Гриша, — обернулась к нему мама. — Ты хочешь заставить его с утра бежать на переговорный пункт и сидеть там по нескольку часов, ожидая, пока дадут Москву?..
— Хорошо, хорошо, — с необычной покорностью согласился отец. — Пусть будет по-вашему.
Почему-то в этот миг оба, отец и мать, показались Диме похожими друг на друга. И — словно увидел впервые — постаревшими. Да, как ни горько сознавать это, оба они незаметно постарели…
Дима спрыгнул с подножки, обнял отца, на ходу поцеловал маму, мигом вскочил обратно.
— Осторожно, мальчик! — воскликнул отец.
Дима уезжает без него, один. Что ж, когда-нибудь это неминуемо должно было случиться. Он все понимает, нельзя постоянно опекать мальчика, не спуская с него глаз, нельзя, наконец, бесцеремонно вторгаться в его душу, противясь его любви. Ведь Дима любит впервые в жизни. А первая любовь, как известно, самая сильная… Как сложатся отношения Димы и Вали в дальнейшем? Вдруг вернется обратно начисто отрезвленным, разочаровавшись в своей любви? Только как же он перенесет все это, если так случится? Неровен час, сломается, не выдержит, что тогда? Или нет, не сломается, выдержит? В нем есть какое-то кроткое упрямство. Да, есть. Именно, вот такое, пусть кроткое, но неуступчивое…
Дима все еще стоял на подножке. Потом закричал:
— Папа, мама, всего хорошего!
Вскочил в вагон, замахал ладонью из-за спины проводника.
— Будь здоров, мальчик, — крикнул отец. Побежал вслед за вагоном, не спуская глаз с сына….
Геннадий Михасенко
Милый Эп
Окончание. Начало см. в № 7 за 1974 год
Рисунки Б. ЖУТОВСКОГО.
Глава одиннадцатая
До четырех часов я пахал в школе с Васькой, как и обещал ему. Выбрав из более чем пятидесяти вопросов тридцать и отредактировав их, мы позвали Нину Юрьевну и, вручив ей тетрадку, открыли наш замысел.
У Нины Юрьевны было странно жесткое, словно чем-то армированное лицо, затруднявшее артикуляцию, так что каждое слово ей приходилось прямо конструировать, напрягая не только губу, но и щеки, и лоб, и шею и принимая при этом вид человека крайне обиженного и готового заплакать. Волноваться ей было совершенно противопоказано — тогда она почти теряла дар речи. Именно поэтому Нина Юрьевна не устраивала ученикам бурных словесных головомоек, а исписывала своим тоже напряженным почерком целый листище и давала прочесть разгильдяю, разрешая после этого рвать записку или отнести родителям. Все, конечно, рвали. Но зато как она вела математику, где как раз и требовались эти немногословие, медлительность и четкость! Она прямо высекала в наших мозгах все формула!