Юность кудесника
Шрифт:
– Ты куда? – всполошился Глеб.
– Пойду… учителя своего проведаю… – угрюмо отозвался Ефрем, влезая в ветхую шубейку из чебурашки. – Может, что присоветует…
– Так он у тебя… Жив?
– Живёхонек…
– А чего пешком? Проще ж через астрал!
– Ты б ещё «по телефону» сказал… – ощетинился кудесник. – Дело-то, чай, не шутейное…
Сердито ткнул клюкой – и в воздухе проявилось прозрачное мерцающее подобие извилистой пульсирующей кишки, один конец которой крепился под левым соском Глеба, а другой уходил сквозь стену
– Только, слышь… – ворчливо предупредил старый чародей. – Оборвать – даже и не пробуй… Хуже будет…
***
Вернулся Ефрем – ещё мрачнее, чем уходил. Выпростал плечико из шубейки, хотел выпростать другое, но взглянул на ученика – и не поверил своим скорбным глазам. Прозрачный фосфоресцирующий рукав «пиявки» был окольцован этакой орбиталью, дрожащим смутным облачком, в котором старый колдун, вникнув, угадал зыбкого от проворства барабашку, упоённо пытающегося поймать себя за пятку. Сама кишка пульсировала теперь без содроганий, вполсилы.
Шубейка из чебурашки со вздохом осела на пол.
– Ну ты даёшь… – только и сумел вымолвить Ефрем. Отшвырнул клюку и, не разуваясь, кинулся осматривать диво. Приспособление поражало простотой: зациклившийся барабашка (он же, выражаясь научно, вечный двигатель первого рода), вращаясь, создавал поле, значительно замедляющее утечку энергии.
– Молодец… Ай, молодец… – всплёскивая руками, приговаривал старикан, однако заискивающие нотки в его голосе выдавали, что хитроумное устройство почти ничего не меняет в отчаянном положении ученика. – Вот умелец! И догадался же…
– Да ладно тебе! – прервал его восторги Глеб. – Жить захочешь – ещё не то смастрячишь… Узнали, чья работа?
Увял колдун, погрустнел.
– Много там чего узнаешь! – с досадой бросил он, опускаясь на табурет. – Проклятье – это тебе не порча. Кто угодно мог… по злобе…
– Никодим – мог?
– Да почему же нет! Тем более политик… Что-что, а уж проклинать…
– Значит, он, – приговорил Глеб и хмуро покосился на зыбкое кольцевое облачко. – Слушай, а если ещё пару барабашек добавить?
Колдун покряхтел, виновато развёл ладони:
– Думаешь, сила назад пойдёт? Не пойдёт, Глебушка. Вытекать, понятно, будет помедленней, а назад не пойдёт, нет… – Помялся и добавил: – Опять же: уменьшишь напор – в тебя тут же тонкие сущности полезут. Сейчас-то им против течения приходится, а так…
– Что хоть за сущности-то? – нервно сжимая и разжимая кулаки, осведомился Глеб. – К какой меня вообще стихии «прицепили»?
Кудесник смущённо кашлянул.
– К народной, Глебушка…
– Ка-кой?
– К народной, – с неловкостью, словно прощения прося, повторил колдун. – Тут, видишь ли… Вообще-то считается, что стихий у нас четыре, а на самом деле пять…
Глеб недоверчиво покосился на учителя:
– А к какому народу? К нашему?
– Да к нашему, конечно,
Глеб не слушал. Лицо у него было отрешённое и усталое: то ли сказывалась потеря сил, то ли тонкие народные сущности уже просачивались потихоньку в его душу.
***
Всю ночь, не прилёгши ни на минуту, провёл старый чародей у постели ученика. К утру вокруг призрачно мерцающей кишки стараниями Ефрема закрутилось три барабашки. И всё-таки жизненная сила слабыми толчками продолжала покидать тело Глеба.
Иногда казалось, что юноша уже не дышит.
Светало, когда он наконец открыл глаза и, уставившись незряче в потолок, проговорил, как в бреду:
– Систему пора менять…
– Да куда ещё менять, Глебушка? – кривясь от жалости, отвечал ему безутешный колдун. – Ты уж под этой пока полежи. Сам знаешь: больше трёх барабашек разом закручивать не след – пространство схлопнется…
Чело больного омрачилось.
– Я не про них, – сдавленно произнёс он. – Я про Баклужино. Прогнила система…
Лицо его уже не принадлежало этому миру.
Внезапно вскинулся, нашарил одежду.
– Да куда ты? Лежи…
Но удержать порченого не удалось.
– Пошли! – приказал Глеб, лихорадочно облачаясь в джинсы и куртку. – Там митинг на площади…
Явно был не в себе человек. Впрочем, бывают моменты, когда в хвором пробуждаются собачьи инстинкты – и лучше ему в этом случае не перечить: сам себе травку найдёт…
Учитель и ученик выбрались на улицу. С небес по обыкновению сыпалось чёрт знает что. Такое чувство, будто астральная живность, обитающая в облаках, окончательно отбилась в эту зиму от рук и вместо того, чтобы, как подобает, терпеливо собирать из ледяных иголочек сложные узорчатые снежинки, валяла в морозные дни какую-то труху, а в оттепель – бесформенные хлопья.
Чутьё не обмануло Глеба: действительно, на главной площади Баклужино опять возвышалась фанерная трибуна и толпился заснеженный люд. Лаяли динамики. Общественно-политическому движению «Колдуны за демократию» грозил раскол – белые маги никак не могли ужиться с чёрными, а это означало, что на выборах, скорее всего, победят православные коммунисты-выкресты со своим Никодимом Людским.
Неприязнь старого колдуна Ефрема Нехорошева ко всяческим митингам была общеизвестна, поэтому появление его на площади в сопровождении ученика вызвало в народе сильнейшую оторопь, позволившую обоим беспрепятственно добраться до трибуны.
– Вы куда, молодой человек? – окликнул Портнягина один из организаторов, правый рукав которого охватывала чёрная повязка с белыми изображениями ступы и помела, но взглянул в глаза – и дорогу заступить не посмел.
По шаткой лесенке Глеб поднялся к микрофону.