Юность Маркса
Шрифт:
Старый корсиканец возвращался мыслями к родному острову, которого он не видел почти тридцать лет. Глаза тоскливо искали скал и нетронутых лесов, но кругом были обжитые холмы и тщательно разделанная равнина.
В деревне, возле колодца, стоял распряженный дилижанс, направляющийся в Дижон.
В ожидании смены лошадей пассажиры завтракали в трактире «Маленький савояр».
Жером не нашел знакомых среди степенных комиссионеров и, залпом выпив кружку бордоского вина, поехал дальше. Близость города подчеркивалась
Неуклюже огромные пикардийские кони волокли крытые брезентом фургоны, до отказа заставленные ящиками с грузом шелка и бархата. Они направлялись на Лейпцигскую ярмарку.
Жером обогнал караван телег, везущих в текстильную столицу итальянский сырец.
Внезапно настойчивый окрик заставил ездока обернуться. На пригорке, под вянущим, осыпающимся кленом, сидел, вытянув длинные ноги, рыжий парень в полотняных измазанных штанах и блузе навыпуск.
— Эй, приятель! — кричал он, размахивая палкой. — Далеко ли до Лиона, приятель?
Жером, никогда не лишавший себя возможности побраниться, остановил коня.
— Бездельник! — заорал он, приподнимаясь на стременах. — Город у тебя под носом, слепой лодырь! Вставай, дурень, и протри глаза. Останавливает занятых людей пустой болтовней.
— Я не здешний, — сказал бродяга с заметным иностранным акцентом и медленно встал на ноги. Он был чрезвычайно худ и казался изнемогающим от усталости.
— Немец? — спросил Жером на языке, которому выучился в Кобурге.
Прохожий утвердительно мотнул лохматой головой.
— Откуда? — бросил Жером небрежно, снова обрадовав рыжего парня звуками родного языка.
— Иду из Женевы, обошел Швейцарию, а сам я из Дармштадта: говорили, в Лионе хватает работы и для иностранцев.
— Работа будет, да не прокормит, — отчеканил Жером.
Натянул поводья и вскоре скрылся за поворотом.
Иоганн Сток, девятнадцатилетний портняжий подмастерье и искусный ткач, второй год странствовал вдоль Рейна. Теперь через Савойские горы он пробирался на Рону.
4
После обильного ужина господин Броше повел гостей осматривать обширное имение. «Вилла изобилия» была куплена негоциантом всего год назад на правительственных торгах. Это был квадратный дом с полукруглыми выступами, витыми колоннами, выстроенный мужем фаворитки Людовика XV в стиле того времени. В годы революции в «Замке королевы», как называлось тогда поместье, была казарма. Мраморные колонны и стенные фрески замазали лозунгами:
«Раздавим гидру тирании!»
«Свобода, равенство и братство!»
Наполеон подарил прекрасный запущенный парк с безносыми нимфами и изуродованными вакханками одному из своих маршалов. Но маршал привел в порядок только пять из шести подаренных ему поместий. Он успел лишь переименовать «Замок королевы» в «Замок императрицы». Поместье медленно разрушалось: лионских
Лионские буржуа, в противоположность своим столичным собратьям, недолюбливали чрезмерную роскошь. Жены многих шелкоткацких магнатов были взяты из Швейцарии, где их воспитывали в строгости и ханжеской простоте. Тем не менее Броше решился, как он сам говорил, «доставить себе удовольствие, равное капиталам».
Броше, родом из Парижа, считался пришлым человеком в Лионе, куда переехал, женившись на дочери крупного торговца бархатом. Своим богатством он был обязан главным образом реставрации, в годы которой получил огромную прибыль на займах по уплате контрибуции союзникам.
После смерти тестя Броше вложил деньги в лионскую мануфактуру и продолжал богатеть.
Он назвал «Замок императрицы» «Виллой изобилия», затратив на отделку свыше сотни тысяч франков, — к удивлению лионского буржуазного общества.
Глухой сад был вырублен и превращен в цветник, в отремонтированном доме появились сомнительного качества картины, скупленные агентами в провинции и столице. Чучело медведя с протянутым блюдом для визитных карточек стояло у входа; разбитые нимфы уступили место каменным статуям, символизирующим веру, надежду и добродетель. Выписанный из Италии скульптор оформлял и воплощал замыслы негоцианта. Вместо обветшалых беседок — «храмов любви и восторга» — Броше выстроил два круглых, похожих на цистерны, глухих сооружения, внутри которых устроил панорамы. Одна иллюстрировала библейскую притчу о самаритянине и нищем, другая представляла обращение негров в католичество. Оба эти сюжета до слез трогали господина Броше.
В хозяйском кабинете стены были увешаны всевозможным оружием. На самом почетном месте висел кухонный нож с деревянной рукояткой, которым, но заверениям Броше, был убит Марат.
Только в комнатах дочери сохранился стиль старого барского дома. Амур и Психея продолжали целоваться в будуаре Генриетты Броше. Балдахин над кроватью был того же палевого цвета и так же украшен птицами, как и в те дни, когда под ним спала расточительная королевская фаворитка. Единственный божок, украшавший бассейн перед террасой дома, был Меркурий.
Генриетта Броше, пухлая краснощекая девятнадцатилетняя девица, вот уже два года как покинула школу при монастыре урсулинок, где воспитывались наследницы титулов и миллионов. Барышня Броше читала целыми днями романы, а перед сном — молитвы. Жизнь в Лионе казалась ей унизительно-прозаической. Генриетта мечтала о замужестве — главным образом как о перемене места.
«Париж, — писала она подруге, — единственный уголок на земле, где ничто грубое не коснется моего мечтательного, печального сердца».