Юность в Железнодольске
Шрифт:
— Должно, заработки притягивают? Еще, может, какие выгоды и экономические расчеты.
— Американцы, конечно, ловкачи по части выгод и расчетов. Но, пап, если бы люди на свете во всем преследовали выгоду, они бы превратились в жадных и грязных чудовищ. Тициановская «Венера» олицетворяет красоту. Купили
— Они богаты.
— Богачей много. Третьяковых да Строгановых единицы. Пап, конечно, они переезжают в маленькие местечки от ядовитого воздуха, от убийственных шумов и сутолоки к чистой воде, к природе. И условия там, конечно, есть для проявления способностей, для духовного развития, для интересной жизни потомков.
— Возможно, так.
— Пап, я ищу выход. Ты знаешь, в Слегове меня поразил парниковый комплекс! Я даже вел плуг по чернозему, прямо в парнике.
— Чего искать? Вот печка, становись! Всем тонкостям обучу.
— Пап, не навязывай.
— Кормить, растить, учить — принуждения нету. Работу выбрать — сразу «не навязывай».
— Ты делал это по доброй воле. Великое тебе спасибо! Ты сам выбрал себе дорогу. Дай и мне... Тогда...
— Тогда ломка была. Сам?! Кабы.
— Из-за любви к этому деревню бросил?
— Любовь любовью...
— Не тебя ли дедушка обратно в деревню звал? Дядя Ваня тоже звал.
— Не с моей семьей было срываться. Сам-семь. Прокормиться не шуточки. До некоторой степени я и оставался крестьянином.
На пушке никли, истончались, прекращали дымить флажки огня, трепыхавшиеся над шлаком. Отец опять строго вытянулся у пульта, сжимая в ладонях черного эбонита ручки. Рокоча, пушка толчком поползла обратно. Едва ее широкий зад тяжело завис над литейной канавой, из леточного гнезда выкрутилось
Отец убедился в том, что летка закупорена прочно, и отвел пушку на обычное место, где горновые заправляют ее «глиной». Тревожного беспокойства, которое вызывалось сердечной болью, на его лице теперь не было, была скорбь, за которой угадывалось бессилие и неприятие.
— До сих пор, — сиплым голосом промолвил он, — я больше отвечал за твою судьбу, чем ты. Сейчас я снимаю с себя ответственность.
— Снимаешь?
— Хватит.
— Почему снимаешь ответственность, а не передаешь?
— Отрекаюсь.
— Я не принимаю отречения, пап. Я определю свою судьбу не по мотивам личного характера.
— Ты... Вы, вы только и знаете вертеться в кругу личных интересов.
— Пап, ты горячишься.
— Девки, выпивки, магнитофоны, джинсы, вылазки на природу...
— Я переболел личным. Без него, ясно, редко кто обходится.
— В старину справедливо говаривали: вырастишь ворога на свою погибель.
— Ты не понял. Я не с точки зрения твоей и моей. Я с точки зрения будущего.
— Каких только идей не прикрывали будущим.
— Ты убедишься. Ты, пожалуйста, не думай, что нес двадцать лет неблагодарную обязанность. Ты убедишься.
— Что хочешь делай: отныне я не отвечаю за тебя.
— Ты будешь гордиться мной!
Они спустились на литейный двор, электрическая пушка обдала их чугунным жаром и запахом горелой серы.
Горновые, закуривая перед трудной уборкой, пытливо посматривали на отца и сына.