Юные годы медбрата Паровозова
Шрифт:
– Томка, говорят, ты в операционную поднималась? – издалека начал я. – И что ты там интересного увидела?
– Интересного? Ты же там в наркозе лежал, не соображал ни черта! – радостно объявила та. – Вот я пришла и руку тебе в штаны засунула! А там меньше, чем у моего Денисика! – И, уже довольная собой, засмеялась, еще бы, ее сыну Денисику было всего одиннадцать.
Это хорошо, Тамарка в своем репертуаре, значит, все в порядке, зря беспокоился.
Сегодня, в понедельник, мне, по идее, надо было приступить к работе на новом месте. Но я уже туда позвонил, объяснил, как мог, ситуацию и сказал, чтобы на меня не рассчитывали. Да и вообще сейчас никто, включая и меня, не знал, что же мне делать. Одно
– ОН ПРОСЫПАЕТСЯ. ЕЩЕ ФЕНТАНИЛ!
Могучий голос произнес загадочную фразу, которая медленно, ярким павлиньим хвостом проплыла в голове и так же медленно стала таять. Кто-то просыпается, так бывает, сначала люди спят, потом просыпаются. Будить не нужно, когда будят, все то, что было приятно и дорого, может исчезнуть, как это часто бывает в уютных детских снах, которых я не видел очень давно. Надо мной смыкается вода изумрудного оттенка. А может, я сплю и вижу такой густой зеленый сон? Ну а если это сон, то и не будите меня, просто оставьте здесь, где так хорошо и спокойно.
– ОСТАЛОСЬ СУХОЖИЛИЯ ПРОШИТЬ, ПРИГОТОВЬТЕ ГИПС!
Гипс – значит, кто-то сломал ногу. Или руку. Сейчас наложат гипс кому нужно, и все будет хорошо… Наверное, и мне заботливо глаза залили гипсом, да, вот поэтому я и не могу их открыть, не могу, не могу, не могу………… Только голоса слышу, но вот и они уходят, уходят, уходят, уходят, уходят………… Нет, это я ухожу от них в глубину. А вода надо мной все темнее, темнее, темнее, темн…
…Очень знакомый запах, такой бывает только в одном месте. В операционной. Запах кварцевой лампы, йода, сулемы и еще чего-то неуловимого. Приглушенные марлевыми повязками негромкие голоса, деликатный звон инструментов. Идет операция. Это же меня оперируют! Точно, это ведь я, на столе. Лежу с закрытыми глазами. Понятно, я спал, а теперь проснулся. Никому не скажу, пусть это будет моей маленькой тайной. Так, нужно сосредоточиться и все вспомнить. Я сейчас лежу в операционной, глаза не открываются, как ни стараюсь, зато все слышу и понимаю.
Если оперируют меня, значит, что-то случилось. Со мной случилось. Что-то плохое.
Немного дергает руку, ага, я чувствую, как ее шьют. Вкол-выкол, вкол-выкол, протянули ниточку, узелок… И снова вкол-выкол, вкол-выкол, узелок. Кто-то грамотный и неторопливый кожу шьет, я даже с закрытыми глазами могу это оценить. Ножницы характерно чирикнули, значит, обрезали хвостики. Теперь помазали чем-то. Щекотно и приятно. Наверняка йодом. Точно, потому как запах ни с чем не спутаешь, и почти сразу защипало. Защипало, а подуть никто не догадывается. От такой мысли мне почему-то стало необычайно весело. Ну а что же все-таки со мной произошло? Нужно напрячься, подумать, хотя именно это как раз крайне трудно сделать.
И тут я различил какой-то посторонний звук, причем загадочным образом понял, что его источник находится очень далеко. Это открылись двери пассажирского лифта, и почти сразу стали различимы шаги. Кто-то невидимый шел по коридору. Шел долго, но, сам не знаю почему, я понял, что целью невидимки была именно эта операционная. Интересно, как я могу его шаги слышать, это же невозможно. Вот бы узнать, какой мне наркоз проводили, если так слух обострился? С подобным чутьем я смогу на границе сторожевым псом служить вместо легендарного Джульбарса. Буду работать в паре со знаменитым пограничником Карацупой и шпионов с ним ловить! Хотя нет, у пограничника Карацупы овчарку звали Индус. А тогда Джульбарс, он у кого был? Впрочем, это не так важно.
Я много раз читал, что опиаты обостряют чувства. Зрение,
А шаги все ближе и ближе, вот открылась дверь в предбанник, там, где к стене привинчены рукомойники. И почти сразу раздался голос невидимки, оказавшимся заведующим анестезиологией:
– Ну что тут у вас?
Владимир Сергеевич Милушкин. Когда-то он работал в реанимации. Из всех наших врачей он больше всех проводил времени в блоке. Не ржал в ординаторской, не гонял чаи, а всегда крутил-вертел больных. Сам работал и от других требовал того же.
– Да вот уже заканчиваем! – произнес еще один знакомый голос. Ну конечно, это Василий Андреевич Дозоров, нейрохирург. – Сделал все по максимуму, травма паршивая, место топографически уж больно сложное!
– А какие повреждения? – опять вступил Милушкин, а я весь превратился в и без того обостренный слух. Сейчас мне все расскажут, и я наконец вспомню. Видимо, здорово мне башку наркозом забили. Сколько ни стараюсь, никак понять не могу, как же я в операционной очутился и зачем.
– Ему этой банкой все перерезало, что только можно. Лучевую артерию, вены, оба сгибателя, и поверхностный и глубокий. Она, видимо, полная была и тяжелая, поэтому в придачу дистальный перелом лучевой и локтевой костей. Осколок, вот он лежит, кинжал настоящий. У локтевой ямки конец был. Все мышцы посек! Но самое главное – у него срединный нерв перерублен. Я, конечно, шов сделал, попотел, но тут такое дело… Пока только большой палец заработает. И то под вопросом. В общем, здесь лишь время покажет. Год, не меньше!
– Эх, жаль его, он же массажистом недавно стал, уходить собрался! – вздохнул Милушкин. – Все, видимо, не судьба!
– Да какой уж здесь массаж, тут инвалидность, хотя сосудистые хирурги заверили, что рука жить будет, но нерв! – тоже вздохнул Дозоров, накладывая мне на руку мокрый и теплый гипс. – Хорошо, если карандаш держать сможет!
И тут я все вспомнил. И про массаж, и про мое последнее дежурство, и про подвал. Вспомнил растерянное лицо Маринки Ксенофонтовой, когда меня увозили в операционную. Она стояла в коридоре, а в руках у нее, на “плечиках”, висел мой отглаженный халат.
Царькова оказалась права. Меня сразу все стали любить. Вместе и по отдельности. Мне это, конечно, нравилось. А еще я моментально стал знаменитостью, о которой говорили даже на больничной конференции, в том смысле, что вот как бывает, если нарушать технику безопасности. Что за техника безопасности такая, никто, конечно, не знал, но мне довелось стать первым в истории нашей больницы ее злостным нарушителем.
Я лежал на одиннадцатом этаже, в блатной трехместной палате, в самом конце коридора. Практически все пациенты здесь, в отделении нейрохирургии, имели черепно-мозговую травму, и только я, как белая ворона, гордо расхаживал с гипсом на руке. Помню, как очухался здесь в первую ночь после операции…
…Кубик. Он бешено крутится в разных плоскостях, неумолимо приближаясь. Чем он ближе, тем быстрее становится вращение. Но когда кубик уже рядом и я могу дотронуться до него рукой и вижу, что это даже не кубик, а большой ящик, он вдруг берет и останавливается. Значит, сейчас произойдет что-то очень важное.
И правда спустя мгновение ящик быстро разваливается на части, а оттуда начинают высыпаться разноцветные стеклянные шарики, их бесконечно много, они падают и падают куда-то вниз. И я смотрю туда, в пустоту, и вижу, что глубоко подо мной каменный пол. Шарики, подскакивая, со звоном и стуком ударяются об пол, а их с каждой секундой все больше и больше, их стук становится все громче, настоящий стеклянный водопад обрушивается сверху, и наконец он сливается в одну фразу: ты забыл позвонить домой!!!