Юные садисты
Шрифт:
– В принципе, ничего страшного, – сказал знаменитый педиатр (Дука терпеть не мог всех этих «в принципе», «в целом», «в общем»). – Острый бронхит, но, надеюсь, он не перейдет в воспаление легких. Я назначил уколы, которые помогут остановить процесс. Единственное, что меня беспокоит, это твоя сестра. По-моему, тебе бы следовало быть рядом.
Дука опустил настольную лампу и сделал знак Маскаранти посадить мальчишку по другую сторону стола; тот уселся напротив, сохраняя на лице все то же выражение упрямой злобы. Дука сказал в трубку:
– Дай ей успокоительного, Джиджи. – Из большой папки он вытащил фотографию покойной учительницы Матильды
Парень не мог не расслышать дикой ярости в его голосе, однако повиновался лишь физически, то есть взял фотографию обеими руками и посмотрел на нее, но, вопреки расчетам Дуки, страх не вытеснил злобу из этих глаз.
– Алло, алло, Дука! – кричал в трубку педиатр. – Ты меня слышишь?
– Да, я слушаю тебя, Джиджи.
– Ты не понял, дело не в успокоительных, просто ей страшно оставаться одной с малышкой, а для девочки тоже лучше, если ты будешь здесь, потому что через два-три часа, когда дыхание опять станет жестким, ты сможешь сразу ввести ей ледер-мицин – сама она боится.
Дука слушал, а сам изучал парня, обеими руками державшего фотографию; теперь его глаза были прикрыты веками, и в этом тоже было какое-то сознание собственного превосходства, на что такой вшивый щенок уж никак не имел права.
– Послушай, Джиджи, я сейчас не могу приехать. Даже если ты скажешь мне, что девочка умирает, я все равно не приеду, потому что там я ничем не могу помочь, а здесь я нужен. Я не педиатр и даже не врач, уколы может сделать Ливия, или пусть найдет медсестру. А что до моральной поддержки, то мне сейчас без них вдвое тяжелей, чем им без меня. Извини, больше говорить не могу. – Он повесил трубку.
И долго, наверное, целую минуту, созерцал представшую ему сцену: парня напротив с фотографией в руках (он притворялся, будто смотрел на нее, но явно не воспринимал жутких подробностей изображения); двоих охранников, застывших по обе стороны жесткого стула в состоянии боевой готовности (обычные люди полагают, что ребенок есть ребенок, что он слаб и не способен на подлинное злодейство, а полицейские знают, что тринадцатилетний пацан может быть опаснее взрослого); Маскаранти, стоящего слева от стола, стенографиста с бородкой а-ля Кавур, бумажным блоком и шариковой ручкой, с трудом поместившего свой обширный зад на скамье справа. И все это в комнатушке два с половиной на три с половиной, похожей больше на закуток уборщицы, чем на кабинет.
Закончив осмотр, Дука проговорил:
– Положи фотографию вот сюда, на стол, пусть она все время будет у тебя перед глазами. И отвечай на мои вопросы.
С лицемерной покорностью парень положил фотографию на стол и, прикрыв веками нахальные глаза, сделал вид, что смотрит на нее.
– Вот молодец, – одобрил Дука. – Прежде чем мы приступим к допросу, послушай, что я тебе скажу. Ты чувствуешь себя так уверенно не только потому что ты малолетний, но и потому, что у тебя туберкулез легких, подтвержденный заключениями врачей: двусторонняя кавернозная форма с дегенерирующей тенденцией. Кто осмелится тронуть ребенка тринадцати лет, да еще больного? Так что признаюсь: не могу я тебе рыло начистить, это была простая угроза. Но учти, я могу устроить кое-что похуже. Колония все равно от тебя никуда не
Неожиданно Карлетто Аттозо приподнял веки и в упор посмотрел на Дуку. В этом взгляде была непоколебимая уверенность. У взрослых и то редко встретишь такую наглую уверенность, наверное, только тринадцатилетний сопляк может ею обладать.
– Я ни в чем не виноват, – сказал он, подкрепив свою уверенность столь же откровенно издевательским тоном. – Я еще маленький и просто испугался, когда они озверели.
Ничего не поделаешь – надо терпеть.
Дука вскрыл пачку сигарет, вытащил одну и протянул парню.
– На, покури.
Парень взял сигарету, Дука поднес ему спичку, закурил сам и сказал:
– Ну что ж, начнем. И помни про черный список.
Часть вторая
На допросах, как правило, терпит поражение следователь, поскольку – если не применять физическую силу – подследственный врет без зазрения совести, и закон бессилен что-либо с ним сделать.
1
Кивнув стенографисту, Дука задал первый вопрос:
– Как тебя зовут?
– Аттозо Карлетто.
– Имя отца?
– Аттозо Джованни.
– Матери?
– Довати Марилена.
– Когда родился?
– Четвертого января пятьдесят пятого года.
После этих чисто формальных, протокольных вопросов Дука перешел к сути дела:
– Итак, три дня назад, вечером, ты, как обычно, пошел в школу?
Вопрос был провокационным: вдруг парень начнет лгать и запутается.
Тот действительно ответил не сразу: очень уж заманчиво было бы взять да и ответить, что три дня назад он в школу не пошел и в этом деле не замешан. Но парень был не такой дурак, чтоб не понять, что сторожа уже перечислили в своих показаниях, кто в тот вечер присутствовал в школе, кроме того, он хорошо помнил, что сам на первом допросе все подтвердил.
– Да, в школе я был, но ничего плохого не делал.
Это была линия защиты, которой придерживались все одиннадцать негодяев. Дука поднял с пола бутылку анисового ликера, отвинтил пробку, понюхал. На этикетке значилось: «Креп. 78°».
Этот сицилийский ликер один из самых крепких в мире, стоит только лизнуть эту жидкость, и алкоголь тут же впитывается в кровь, по сравнению с анисовым виски и джин – минеральная вода. Даже люди, привычные к спиртному, выпив сто граммов этого ликера, начинают испытывать безумную тягу к насилию, поскольку он не притупляет, а, наоборот, стимулирует нервно-эротические реакции. Юнцы, готовые насосаться всякой дряни, ясное дело, не знают, что такое анисовый ликер. У него есть и более мягкие разновидности, но этот был самой сильной концентрации.