Юный техник, 2001 № 11
Шрифт:
Уордмэн распростер руки и заорал:
— Так вы думаете, это игра?!
— Конечно, — ответил Ревелл. — Что еще вы могли изобрести?
— Вы сошли с ума, — рявкнул Уордмэн и шагнул к двери. — Вам не здесь надо сидеть, а в дурдоме.
— Отправите меня туда — тоже проиграете, — сказал Ревелл, но Уордмэн уже ушел, хлопнув дверью.
Поэт остался один. Он и прежде боялся черной коробочки, но теперь, когда понял, что она может с ним сотворить, испугался еще больше — так, что свело живот. Но перестать быть собой тоже страшно. Этот страх абстрактен и умозрителен,
— Но я не знал, что будет так погано, — прошептал Ревелл и опять мысленно вывел эти слова на потолке. На сей раз красной кистью.
Уордмэна предупредили загодя, и он поджидал Ревелла у дверей лазарета. Поэт похудел, осунулся, даже, кажется, немного постарел. Он прикрыл ладонью глаза от солнца, посмотрел на Уордмэна, сказал: «Прощайте» — и зашагал на восток.
Уордмэн не поверил.
— Вы блефуете! — крикнул он вслед, но Ревелл не остановился.
Уордмэн не помнил, чтобы когда-нибудь испытывал такую злость. Его подмывало ринуться вдогонку и прикончить поэта голыми руками, но тюремщик лишь сжал кулаки и напомнил себе, что он — человек мыслящий, разумный и милосердный. Точно такой же, как Страж. Тот требует только повиновения. Уордмэн тоже. Тот карает лишь бессмысленную браваду. Уордмэн тоже. Ревелл — враг общества, он так и норовит разрушить свою личность, и его следует проучить. И ради общественного блага, и ради него самого. Надо преподать ему урок.
— Чего вы добиваетесь? — крикнул тюремщик в удаляющуюся спину поэта. — Я не пошлю за вами. Сами обратно приползете!
Ревелл покинул зону и пошел через поле к деревьям. Он брел, понурив голову, спотыкаясь, обхватив руками живот.
Уордмэн долго смотрел ему вслед, потом скрипнул зубами, повернулся и отправился в свой кабинет писать сводку за прошедший месяц. Всего две попытки к бегству.
Раза три за день он выглядывал в окно. Сначала Уордмэн увидел Ревелла на четвереньках у дальнего края поля; поэт медленно полз к деревьям. Ближе к вечеру Ревелл скрылся из виду, но до зоны доносились его вопли, и Уордмэну лишь с великим трудом удалось сосредоточиться на отчете.
Когда начало смеркаться, тюремщик вышел на улицу.
Крики Ревелла стали тише, но звучали непрерывно. Уордмэн сжал кулаки, опустил руки, расслабился и обратился в слух. Он злобно подавил зарождающееся сострадание. Этого рифмоплета надо проучить ради его же пользы.
К Уордмэну подошел врач из лазарета.
— Его необходимо вернуть, сэр.
Уордмэн кивнул.
— Знаю. Но я хочу, чтобы он уж наверняка усвоил урок.
— Господи, да вы только послушайте, как он орет!
Лицо Уордмэна омрачилось.
— Ладно, несите его обратно.
Врач пошел прочь, и в этот миг крики смолкли. Уордмэн и врач повернулись к лесу и прислушались. Тишина. Врач опрометью бросился в лазарет.
Ревелл лежал и орал. Мыслей было только две: о боли и о том, что надо орать. Но иногда, после особенно громкого крика, ему удавалось выкроить сотую долю секунды, и Ревелл
На каком-то уровне сознания существовали только боль и крик. Но был и другой уровень. Ревелл полностью отдавал себе отчет в происходящем и ясно видел окружающие предметы — травинки перед глазами, неподвижные кроны деревьев, ветви высоко над головой. И маленький пикап, который остановился рядом.
Вылезший из кабины человек присел на корточки рядом с Ревеллом. Обветренное лицо, потрепанная одежда. Наверняка фермер. Он тронул поэта за плечо и спросил:
— Ты ранен, парень?
— Востокхххх! — крикнул Ревелл. — Востокхххх!
— А тебя кантовать-то можно?
— Дха! — выдохнул Ревелл. — Востокхххх!
— Отвезу-ка я тебя к лекарю, — решил фермер.
Когда он поднимал Ревелла, тащил к пикапу и укладывал в кузов, боль не усиливалась и не ослабевала. Она достигла максимальной величины и уже не могла нарастать. Фермер запихнул Ревеллу в рот скомканную тряпицу и сказал:
— Кусай ее, легче будет.
Легче не стало, но тряпица, по крайней мере, приглушила крики. И на том спасибо, подумал беглец, потому что крики пугали его.
В сгустившихся сумерках фермер подвез Ревелла к какому-то дому. Снаружи он казался дворцом колониальной постройки, но внутри выглядел, как настоящая больница.
Над Ревеллом склонился врач, ощупал лоб и отошел. Он поблагодарил фермера за доставку пациента, и после короткой беседы фермер уехал, а врач вернулся к больному.
Это был молодой рыжеволосый человек в белом халате, с мясистым лицом, выражавшим одновременно и ярость и страдание.
— Вы из той самой тюрьмы? — спросил он.
Ревелл по-прежнему орал и грыз свой кляп, но умудрился судорожно дернуть головой, изобразив кивок. Казалось, кто-то взял ледяной клинок и рассек ему сухожилия под мышками. Шею словно терли наждаком. Все суставы и сочленения хрустели, как куриное крылышко и руках чревоугодника.
Желудок жгло, будто он был наполнен кислотой. В тело впивались миллионы огненных иголок. Кто-то сдирал с него кожу, подсекал бритвой нервные окончания, колотил молотом по обнаженным мышцам. Чьи-то пальцы пробрались в череп и норовили выдавить глаза из орбит. Но гений, который придумал эту боль, сделал так, чтобы она не затмевала разум и не мешала осознавать происходящее. От нее не было спасения 8 обмороке, в забытьи.
— Какими же скотами порой бывают люди, — сказал врач. — Я попробую вытащить из вас эту штуку. Уж и не ведаю, что получится: нам не положено знать принцип ее работы. Но я попытаюсь извлечь коробочку из вашего тела.
Он снова отошел и вернулся со шприцем.
— Это вас усыпит.
— Его там нет. Его нет в лесу.
Уордмэн злобно зыркнул на врача, но тот наверняка не врал.
— Ну что ж, значит, его кто-то увез. На воле был сообщник, который помог Ревеллу бежать.