Юрек Рутц, Юрек Рутц, Юрек Рутц
Шрифт:
– Мы собираемся сохранить мозг моего мужа и его душу до тех пор, пока медицина не достигнет такого уровня, чтобы вылечить его.
– Вид у меня, очевидно, был растерянный, и Эмму это заметно разочаровало.
– Мистер Марусек, я на самом деле не думала, что вам придется объяснять! Нанотехнология! Восстановление всего тела по фрагменту ДНК! Разве не об этом вы пишете в своих рассказах?
– Да, об этом. Но это же фантастика! До развития нанотехнологий еще десятки лет. Полвека, а то и больше.
– Теперь я не только был смущен, но и начал нервничать.
– Так, все-таки,
– О крионике, разумеется.
– Ах, о крионике!
– воскликнул я с облегчением. Даже если не вспоминать эзотерическую писанину Юрека Рутца о тайной силе имен, беседа за столом становилась для меня чересчур пространной. Поэтому я с радостью вернул разговор на относительно твердую почву, к замораживанию мертвецов в контейнерах с жидким азотом.
– Итак, Юрек Рутц является членом "Алькора"?
– Спросил я.
– Почему вы мне не сказали? И разве вы не должны уже сейчас везти его в Аризону? Или они сами каждый раз присылают сюда, на Аляску, своих спецов?
Эмма и Байрон озадаченно переглянулись.
– Крионика. "Алькор", - сказал я.
– Сосуды Дьюара с жидким азотом. Где они собираются делать промывку и первичную заливку?
– Глядя на своих собеседников, я внезапно понял, что они понятия не имеют, о чем я говорю. И тут же до меня дошло, что имели ввиду они.
– Вы хотите сказать, что собираетесь все сделать сами? Неужели вы и впрямь хотите заморозить его голову и опустить ее в тот колодец с мерзлотой? Пожалуйста, скажите "нет"!
– Юрек Рутц называл вечную мерзлоту крионикой для бедняков, - сказал Байрон.
– Нет, - ответил я.
– Ничего подобного. Не существует вечной мерзлоты, которая обладала бы подходящей температурой. Кроме того, в условиях глобального потепления, вечная мерзлота на Аляске исчезает. Тает.
– Может быть, - произнес Байрон.
– Но я добрался аж до скальной породы, и там сплошная мерзлота! Готов спорить: потребуется немало времени, чтобы все это растаяло.
– Это безумие, - сказал я.
– Вы подумали о ледяных кристаллах? Чем вы воспользуетесь для защиты от переохлаждения?
– Вы об ожогах холодом?
– Спросил Байрон. Его глаза блестели безумным светом.
– Мы с Юреком Рутцем все рассчитали. Я погружу его голову в сахарный раствор и помещу в герметичную упаковку. Примерно так же делается мороженая лососина. Так что потом голова оттает без проблем.
– Вы собираетесь заморозить ее в холодильнике?
– Нет, мне не придется. Мы просто подождем достаточных холодов. Когда температура упадет до сорока или пятидесяти градусов ниже нуля, мы вынесем ее на крыльцо и оставим там на пару часов. Этого должно хватить. Заетм мы опустим ее в колодец и завалим его камнями. Надежнее пирамид! Оглянувшись, он бросил взгляд на Юрека Рутца.
– Разве не так, Рутц?
Я тоже посмотрел на Юрека. Он спал. Тогда я сказал:
– А что заставляет вас думать, будто он умрет именно в то время, когда на дворе будет минус сорок-пятьдесят градусов?
В ответ Байрон П. Буттитль подмигнул.
Тут Эмма Рутц решила, что Байрон выложил мне достаточно
– Вы женаты, мистер Марусек?
– Раньше был. Но не сложилось.
– Мне очень жаль. Надеюсь, в ближайшее время вам суждено кого-нибудь встретить. Вы хоть пытаетесь найти?
– Да, конечно, - сказал я.
– Но Аляску вряд ли можно назвать раем для одиноких женщин.
– Да, я слышала об этом.
– Поднявшись, она покопалась в ящике стола и достала чековую книжку.
– Нынче молодым трудно объяснить, что это такое провести всю жизнь с одним человеком. По-моему, это грустно.
– По-моему, тоже.
Она выписала чек и протянула его мне. Он был на сто долларов.
– Считайте это авансом.
Я отдал его обратно.
– Я больше не собираюсь писать эпитафий.
– Тогда это вам за уже проделанную работу, - и она снова протянула мне чек.
И я взял. Я аккуратно сложил чек пополам и спрятал его в карман рубашки. Мы, писатели, настоящие вещи пишем не для денег, а ради бессмертия. Эта работа принесла мне около двадцати центов в час.
– Но, прошу вас, не сдавайтесь, - продолжала Эмма.
– Теперь, когда вы знаете все...
– Теперь стало еще хуже. Кроме того, я не умею писать эпитафий.
– Еще как умеете! Просто вам нужно немного поменять стиль. Вот, попробуйте. Повторяйте за мной: Юрек Рутц.
– Юрек Рутц.
– Вот видите? Видите, как просто!
* * *
Вот так, мистер Дозуа. Одни открывают кометы, а другие расчленяют и едят маленьких детей. К бессмертию ведет множество путей. В начале этого письма я обещал сделать Вам предложение. Сейчас я его сделаю, так что потерпите еще немного.
В тот момент мне следовало направиться прямо в полицию, но что я мог им предложить кроме пустопорожней болтовни и многообещающих подмигиваний? В штате Аляска нет закона, запрещающего людям умирать у себя дома. Как и закона, запрещающего быть похороненным, в данном случае, у себя на заднем дворе. Так что я оставил мысль о полиции, положил деньги в банк и постарался забыть о Юреке Рутце. Но мои мысли упрямо возвращались к нему, и я понимал, что не освобожусь от этого никогда, пока не попытаюсь написать эпитафию еще раз. И тогда я установил кухонный таймер на один час и сказал себе: буду писать, пока он не зазвонит, после чего закончу с этим делом навсегда. Интересно, что часа мне не понадобилось. Окончательный вариант эпитафии родился минут через десять.
Теперь свободный, я вернулся к нормальной жизни. На носу было Рождество, новогодние праздники и вторая часть лыжного сезона. Как раз наступила Ла Нинья, и погода была необычно мягкой. Я не вспоминал про Юрека Рутца до середины января, пока через Комитет общественного планирования не узнал о том, что Музей Авиации подписал с властями Аляски новое десятилетнее соглашение. Они отвергли предложение четы Рутц.
Я позвонил Эмме Рутц.
– С Новым Годом, - сказал я.
– Как поживаете? Как здоровье Юрека Рутца?