Юрьев день

Куликов Геомар Георгиевич

Приметливая бабушка спросила однажды:

— Потерял чего, Терентий? Все по земле глазами шаришь. Или клад ищешь?

Замотал головой Тренька, на бабушку как только мог простодушнее глянул:

— Нешто я маленький? Али глупый совсем? Кто ж про меня клад-то припас...

— Вот и я думаю, клад наш крестьянский в поле покоится. Поболее поработаешь, побогаче хлеба соберешь.

Видно, поверила бабушка Тренькиной хитрости.

Однако и сам Тренька приуныл. Может, и впрямь сочиняет сказки Митрошка насчет кладов-то?

А

тут привалила Треньке новая забота. Все клады разом из головы вылетели.

Пришел как-то Филька на псарный двор. Да не один. Следом ковыляет — попятился аж Тренька — злобный пес Урван, тот, что но осени мужика загрыз.

Пояснил Филька:

— Батюшкиному коню под копыта, дурья голова, подвернулся. На сук бы надо. Да, может, оздоровеет еще. Ты, Терентий, — Филька на Треньку грозно зыркнул, — собаке лапу водой чистой промой и, приложивши лопух, тряпицей перевяжи.

Заплакал Тренька:

— Нешто к нему подойти можно? На куски разорвет. А мне пока еще жить не надоело...

Филька плеть поднял:

— Перечить будешь?

— Филечка, миленький! — Тренька к сапогу молодого барина прильнул. — Не погуби, пожалей холопа своего малого!

Филька, покорность и робость любивший, опустил плеть. Однако велел строго:

— К обеду вернусь, чтобы все сделано было!

И вышел, громко хлопнув дверью.

Тренька слезы проглотил. На огромного ощерившегося пса глянул: ну как к такому приступишься?

Обернулся заискивающе к напарнику своему:

— Может, ты, Митрошенька, собаку обиходишь? Тебя, поди, никакой зверь не тронет. Ты ведь у нас такой!

Митрошка на Трет,кину лесть вздохнул только:

— Рад бы, Торопя. Да ить не две у меня шкуры — одна. Не обессудь.

Тебе велено.

Что тут будешь делать? К собаке подойти страшно. И Филькиного повеления ослушаться нельзя. Принес Тренька плошку воды колодезной.

Лопух свежий, молодой сорвал. И к Урвану:

Собачка хорошая... Я тебе помочь хочу...

Это Тренькин язык говорит, а в уме у Треньки: «И отчего тебя, ирода, господская лошадь до смерти не затоптала...»

Урван зубы оскалил. Рыкнул. Тренька в другой угол избенки отлетел.

— Чтоб ты околел, проклятый!

Сколько раз так подступался Тренька — сказать невозможно.

Наконец трясущимися руками промыл лапу водицей, лопух приложил, тряпицей перевязал. Все то время Урван с оскаленной мордой сидел, рычал, с Треньки злобных глаз не сводил.

Поднялся Тренька, рубашка на спине мокрая, со лба пот капает. Митрошка с уважением:

— Смелый ты!

— А то нет! — расхрабрился Тренька. И добавил жалобно: Только боязно очень...

Филька хвалить Треньку не стал, однако и не ругал. Видать, остался доволен.

Неделю Тренька с У рваном возился, и всю педелю на нею пес зубы скалил, а последний раз чуть в руку не вцепился. По счастью, успел Тренька отдернуть руку. Закричал

вне себя от возмущения.

— Что, окаянный, делаешь! Я к тебе с добром, а ты за добро то меня зубами, да? Ну и оставайся с больной лапой. Не пойду к тебе более. Пусть Филька что хочет со мной сделает. Ей-богу, не пойду!

Забрался Тренька в собачью конуру, где ему место отведено было. Злющий, не хуже Урвана. Долго бормотал:

— Чистый разбойник, а не нес. Ты ему лапу лечишь, а он тебя клычи щами железными норовит цапнуть. Виданное ли дело: за добро злом платить?

Побурчал, посердился да и уснул Тренька.

Спит и сны хорошие видит. Хлеб свежий, горячий, вкусный, с корочкой румяной поджаристой, щи мясные жирные. Дух от них — язык проглотить можно. И кисель. Молочный, сладкий. Только за хлеб взялся, кто-то ему в бок — стук! Чудится Треньке сквозь сон, Митрошка Овечий Хвост с ним балуется.

— Ну тебя! — бормочет Тренька. — Спать хочу!

А тот, кто в бок толкает, снова — тук.

— Отвяжешься ли? — рассердился Тренька. Глаза открыл. Сел было, да так и поехал назад к стенке. Глаза — на лоб.

Не безвредный придурковатый Митрошка перед ним — злобный пес Урван с раскрытой пастью, зубами острыми и языком большим, красным, ровно в крови.

Тренька аж рот рукой прикрыл, чтобы не закричать.

А Урван, вместо того чтобы Треньку за горло схватить, голову тяжелую ему в колени ткнул и руку шершавым языком принялся лизать. Совсем как Ласка али Буран когда-то...

Всхлипнул судорожно Тренька.

— Напугал ты меня, Урван. Чуть не до смерти.

А Урван опять Тренькину ладонь языком: «Прости, мол, Тренька. И не серчай больше».

Глядит Тренька в глаза грозному псу Урвану. А они у того вовсе не злобные.

Обыкновенные глаза — собачьи, добрые.

Глава 13

НА СТАРОМ ГОРОДИЩЕ

Любимое Тренькино место — старое городище, что лежит за рытовской деревней, на крутом берегу речки. Сказывают, жили здесь когда-то люди. Да пришли вороги, кого побили, кого в полон взяли, жилища пограбили и сожгли. И высится теперь холм, словно памятник могильный над былой здешней жизнью.

Нравится Треньке сидеть на дальнем склоне. И тепло — солнышко припекает, и скрытно — Филька лишний раз не найдет.

Верным спутником и товарищем Треньке — Урван. Бежит, ковыляет за Тренькой. Не выправилась до конца лапа. Остался хромым, а оттого ненужным своему жестокому хозяину.

Смотрит Тренька иной раз на Урвана, дивится: неужто такой ласковый пес человека загрыз до смерти? Дед на Тренькино недоумение ответил:

— Злой собаку человек делает. Натаскивал Рытов людей травить — вот и хватал их твой Урван. А с тобой подобрее сделался. Только ты его остерегайся все ж. Рытовская выучка может иной раз ох как вспомниться!