Юрий Долгорукий (Сборник)

Загребельный Павел Архипович

–  Вот уж! Разве тут словом что-нибудь поделаешь? Взять бы дубину да разогнать этих дармоедов, а князю твоему…

–  Не забывай: ты должен быть благодарным ему за своё освобождение. Так все считают, и так должно быть в дальнейшем. Негоже, если станешь к своей благодарности примешивать угрюмость или, ещё хуже, неосторожным словом раскроешь нашу тайну. Знаем об этом только трое: ты, я и князь Ростислав. Не забывай об этом, Иваница.

–  Одни помнят, другие забывают - вот и вся справедливость, которой ты прожужжал мне уши, лекарь.

Потом они бродили молча. Среди

величественной неуютности и непривлекательности дворца, запущенного и обезображенного, они имели вид неприкаянных, но не грешников, а чистых праведников, забредших сюда с намерениями, быть может, очистительными, но растерялись, не зная, с чего начинать, и кружат в этом царстве сонной захламлённости без надежды выбраться отсюда когда бы то ни было.

Князь Ростислав спал долго и крепко, как человек, не обременённый сомнениями и тревогами. Ещё дольше он одевался, с помощью своего спальника, ибо не полагалось посторонним видеть князя не во всём величии и славе его высокого достоинства, подчёркиваемого надлежащими одеждами и дорогим оружием; поэтому Дулеб добрался к Ростиславу, уже сам, как и Иваница, проголодавшийся и изрядно-таки разозлённый.

–  Здрав будь, княже, - поздоровался он и не выдержал, добавил: Спишь хорошо, дым не душит, а, видно, лишь щекочет. А дым не только в этом дворце, но и над всей землёй Суздальской - не забудь.

–  Ну, - поморщился Ростислав, - при рабе пробуешь упрекать князя?

Красные пятна нездорового оживления ещё больше оттеняли обычную бескровность его лица. В голосе улавливалась нескрываемая брезгливость, когда бросил свои оскорбительные слова об Иванице.

–  Не раб, - твёрдо молвил Дулеб.
– Товарищ мой Иваница. И ведаешь про то вельми хорошо, княже. Отец твой…

–  Я тут князь, - прервал его речь Ростислав, - и с рабами не…

–  Останемся оба, - в свою очередь не дал ему договорить лекарь, останемся оба или же…

–  Ну, - вскинул брови, изображая изумление и испуг.

–  Или бросим тебя и уже не возвернёмся никогда!

–  А!

–  Увлёкся слишком собою, княже, и забыл…

–  А!

–  В твоих руках намерения всей жизни князя Юрия, за ним же стоит весь народ наш…

–  А!

Потерпев поражение с Иваницей, Ростислав теперь мстил Дулебу этим своим бессмысленно-равнодушным "А!", отталкивая от себя, напоминал, что, даже стоя рядом, ты должен чувствовать: он князь - и ты должен держаться на почтительном расстоянии, которое никому из смертных не дано преодолеть, ибо это - расстояние происхождения и рождения, неистребимое и неодолимое, поэтому сблизиться с князем - это всё равно что дотянуться до бога.

–  Как условлено было с князем Юрием, ходили мы с Иваницей к киевскому простому люду и можем уже сегодня сказать, что киевляне ждут Долгорукого, хотят увидеть его в своём городе…

–  А!

–  Ты же тем временем, княже, проявляешь неосторожную неразборчивость, допускаешь к себе людей, которым верить нельзя, и этим угрожаешь…

–  Угрожаю? Кому же?

Он привык спрашивать, не слушая ответов, ибо счастье для всех, как он считал, было уже в самом княжеском расспрашивании. Поэтому не стал

слушать ответа Дулеба, а сразу же и добавил:

–  Ведаю, что делаю.

–  Петрило - враг твой и князя Юрия, а ты его пригрел.

–  А!

–  Петрило - доверенный воеводы Войтишича и игумена Анании.

–  Войтишич? Его здесь не было. Игуменов - не было. Ещё?

–  От Войтишича и игумена послан гонец к Изяславу. Сказано о тебе и обо мне. Гонца снаряжал Петрило.

–  Откуда ведомо тебе?

–  Это моё дело.

Ростислав ещё не хотел выдавать своей встревоженности, однако по всему было видно, что слова Дулеба его задели.

–  Как знаешь, с чем поехал гонец?

–  Знаю - и уже достаточно. Знаю ещё и то, как похваляешься ты, что хоть сегодня можешь сесть в Киеве князем. Даже князь Юрий был бы опечален такими твоими похвальбами, что уж говорить про Изяслава, ежели узнает?

–  Не твоё рабское дело.

–  Так слушай, княже. Ежели ещё раз услышу от тебя про раба, не увидишь меня больше никогда. Запомни себе. Окромя того…

–  Ну?

–  Окромя того, ты должен извиниться перед нами с Иваницей за свою грубость.

–  А!

–  Ждём, княже.

Ростислав посмотрел на них обоих так, будто только что увидел этих людей.

–  Что-нибудь ещё сказать намерен?

–  Ждём извинений.

–  Ну, лекарь, прости. Не выспался. В этом Киеве и выспаться не дают.

–  Ты ещё не в Киеве, княже. И никогда в нём не будешь. А хуже всего то, что и князь Юрий вряд ли попадёт сюда, ибо ты всё испортил, вместо того чтобы помочь. Не выдержал ты, княже, испытания Киевом.

–  Что можешь ты знать в сих делах высоких?

–  Знаю, что кличешь к себе бояр киевских, так, словно ты уже великий князь тут. Разослал гонцов к чёрным клобукам и торкам, будто ждёшь их с повинной головою, что ли.

–  От кого узнал?

–  От твоих врагов, не от друзей.

–  А!

–  Не веришь - так поверишь. Попытайся сделать так. За обедом скажи, что дал грамоты чёрным клобукам, торкам и берендеям, половцам, мол, точно так же готовишь. А потом и пошли своих людей тайком вослед за торками и чёрными клобуками, когда они от тебя пойдут. Грамот же не давай, а лишь пустые пергамены.

–  Ну?

–  Увидишь, что будет нападение на торков, чтобы отнять твои грамоты у них, дабы иметь доказательства супротив тебя для князя Изяслава.

–  А ежели не нападут?

–  Попробуй, княже. И помни, что я тебе сказал про киевлян. Теперь поедем.

–  Вот уж!
– удивился Иваница.
– Так и поедем?

–  Здоров будь, княже, - сказал Дулеб, не обращая внимания на своего товарища, которому, наверное, всё же хотелось отведать ещё и киевского оленя.

Кто бы мог выпустить из своего жилища гостей не накормленными, без передышки? Ростислав отпустил. Забыл про них, не замечал больше, углублённый то ли в хлопоты, которые причинил ему своей встревоженностью Дулеб, то ли в зазнайство своё, из которого не было у него выхода, от которого не имел спасения, неподвижно-застывший в своём величии, недоступный никаким человеческим чувствам.